Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана (сборник)
А Стецких, давясь от счастливого смеха, спешил в порт. Великолепно! Лучше быть не может! Он чувствовал, что эти световые сигналы с того берега выеденного яйца не стоят. Столько было шуму из-за чепухи! Вспомнил пуговицу на шинели Бояринова, повисшую на ниточке, расхохотался во все горло. Парочка, шедшая навстречу, отпрянула. «Долго ли вы будете у нас новичком?» — повторился, который уж раз за эти сутки, суровый вопрос Чаушева. Посмотрим, что он сейчас скажет! Эх, как было бы здорово — застать в кабинете и Бояринова. Но нет, несбыточная мечта… Чаушев давно дома, а Бояринов в подразделении или тоже дома.
Докладывать, верно, придется по телефону. Досадно, но ничего не попишешь.
В кино уже не успеть.
В воротах порта Стецких сталкивается с Чаушевым.
— Товарищ подполковник, — задыхается Стецких. — Анекдот… Анекдот с теми сигналами…
Теперь Чаушев не назовет его новичком. Теперь начальнику придется признать, что и лейтенант Стецких знает службу. Не хуже, а может быть, и лучше Бояринова.
Странно, Чаушев не смеется. Юмор этой истории почему-то не дошел до него.
— На пари с каким-то взрослым? — слышит Стецких. — Что за человек? Как был одет?
Стецких поводит плечом.
— Юрка его не видел… Другой мальчик… Они все там, в парке…
— Разыщите их, — говорит Чаушев. — Уточните все… Зайдите потом ко мне домой и сообщите Соколову.
— Слушаю. — Язык лейтенанта вдруг стал тяжелым и непослушным. — Вы считаете…
— Пока я еще ничего не считаю… Просто есть одна идея.
Чаушев продолжает свой путь. Объяснять свои догадки было некогда, да и не хотелось, — Стецких опять продемонстрирует вежливое внимание, но, пожалуй, не поймет.
Всю дорогу до ворот порта Чаушев думал о пропавшем студенте Савичеве; и торжествующее «Анекдот!», слетевшее с уст лейтенанта, не расстроило эти мысли, а напротив, дало им новую пищу. Только в первый миг Чаушев почувствовал облегчение: вот и разрешилась одна задача, лопнула, как мыльный пузырь; и осталось, следовательно, две — судьба Савичева и личность вожака шайки.
«Нет, — сказал себе Чаушев в следующую минуту. — Не анекдот!» И снова стало три задачи. Но поведение Савичева стало как будто яснее…
Опыт подсказывал Чаушеву, — несколько загадок, возникших одновременно и в тесной близости одна от другой, должны иметь какую-то связь.
Он миновал здание института, достиг поворота и тотчас ощутил, спиной ощутил, как исчезли позади огни порта, закрылась даль речного устья, замер ветер. Чаушева приняла ночная улица, гулкая, глубокая, с одиноко белеющей табличкой над остановкой трамвая, почти опустевшей. Он шел, невольно вглядываясь в редких прохожих.
Михаил Николаевич никогда не встречался с Савичевым и тем не менее видит его теперь, после рассказа Вадима, отчетливо видит этого почитателя Блока, влюбленного в «принцессу», неспособного подойти реально…
Запугать такого нетрудно. Достаточно намека, туманной угрозы, — воображение дорисует ему остальное. Да, Форд — главарь шайки — недурной психолог. Окутанный тайной, недоступный, он тем и силен. Мальчишку с фонарем приспособили ловко. Нет, не анекдот!
Форду нужно было подать знак, напомнить кому-то о себе, поддать страху.
Кому? Весьма вероятно, — именно Савичеву. Он вряд ли считался особенно надежным — этот юноша, по натуре, видимо, совершенно чуждый «бизнесу».
Что же с ним? Он скрылся, его нет ни на «лягушатнике», ни у гостиницы «Интуриста», ни у Абросимовой. В эту пору «большого бизнеса» Савичев порвал связи с шайкой, насколько можно судить по имеющимся данным. Мотивы? Контрабандное добро, оставленное в общежитии, — свидетельство растерянности, паники. Савичев слабоволен; такие не сразу находят в себе мужество отречься открыто.
Возможно, Савичев надеется выйти сухим из воды. Но не сможет он долго быть в бегах. Не хватит уменья, выдержки.
Чаушев ускорил шаг. Идти до дома уже недолго, каких-нибудь пять минут. Но подполковник поворачивает влево. Короткий переулок ведет в новый район города, к жилмассиву моряков, пылающему высокими созвездиями огней. Там, на шестом этаже, в квартире с балконом, где в ящиках зеленеют салат, редиска, лук, живет Наталья, вдова судового механика.
12
Валентин идет к Гете. Улица темнеет, гаснут окна. Вон там сверкают только два окна, — два глаза, наблюдающие за ним с угрозой.
Мысленно он беседует с Гетой. Сперва ему казалось, — он поздравит ее, попросит прощения, в нескольких словах выскажет самое главное и уйдет, не дожидаясь ответа. Она, может быть, кинется за ним. Он не обернется. Но, чем ближе дом Геты, тем яснее Валентину, — не сможет он так уйти, Гета будет спрашивать. Она захочет узнать, от кого он прячется сейчас, кого боится. Как объяснить ей? Объяснить так, чтобы не оказаться трусом в ее глазах, жалким трусом…
Когда он приблизился к подъезду, стало еще труднее. Нет, сказать ей: «Я боюсь» — просто невозможно!.. Все же он поднялся. Прислушался. Загадал, — если услышит за дверью ее голос, ее шаги, тогда позвонит.
Он стоял на площадке полчаса или час. Квартира точно вымерла. «Нет дома», — подумал Валентин с каким-то неясным чувством, в котором смешались и облегчение, и досада, и даже вспыхнувшее вдруг озлобление против Геты.
В глубине этой тишины, этого невозмутимого покоя, сгустившегося за дверью, пробудился телефон. Подошла мать Геты.
— Анечка!
Снова тишина, — должно быть, неведомая Анечка что-то говорила там, на другом конце провода.
— Ни в коем случае! Боже тебя сохрани!
Тишина.
— Там же негде купаться! Там же рынка нет фактически! Нет, нет, ты сошла с ума!
Голос еще долго убеждал Анечку не ехать куда-то, где нет ни рынка, ни купанья, нет грибов, ягод, — одни комары. Голос звучал из другого, беспечного мира; и Валентина вновь стало томить ощущение, возникшее еще на вокзале, а может быть, и раньше. Ощущение решетки, невидимой решетки, отделяющей его от жизни, бушующей вокруг, просторной и привольной.
Анечка между тем перестала настаивать и начала прощаться, но спохватилась.
— Да… Нет, я уже была.
Речь шла теперь о каком-то артисте, видимо, очень понравившемся неугомонной Анечке, так как мать Геты сказала:
— А мне не очень… Гета говорит, он переигрывает. Она права, по-моему. Знаешь, она ведь у нас авторитет по искусству.
Смех. Опять тишина.
— У нее?… Ничего, все по-прежнему.
Рычажок звякнул. Тишина затопила все. «Геты нет дома», — повторил себе Валентин.
А впрочем, все равно… Решетка, в которой он метался сейчас, беспощадна, как никогда. Она перед ним, и медная дощечка с именем профессора Леснова, по которой Валентин провел ногтем и тотчас отдернул руку, — это осязаемое звено решетки.
