Густав Эмар - Масорка
Дон Мигель только что собрался принять участие в разговоре и тем самым придать ему более дружелюбный и интимный характер, как к их кружку подошла пара весьма оригинальная: тучный и неуклюжий кабальеро, низенький и черный, как жук, и дама высокая, полная, белая как белка.
Это был сеньор Ривера, доктор медицины и хирургии, и его супруга, донья Мерседес Росас, сестра его превосходительства Ресторадора и доньи Августины.
— А я ищу тебя повсюду! — сказала донья Мерседес сестре.
— Ну, что ж, прекрасно, теперь ты нашла меня, чего же ты хочешь? — спросила донья Августина.
— Я вся в поту, мой друг, пойдемте к столу.
— Уже?
— Да, пора! Ну как вы поживаете, сеньор дель Кампо?
— Благодарю, сеньора, низкий поклон вам!
— Что с вами, где вы пропадаете, почему вас нигде не видно? Ухаживаете за всеми дамами, не так ли? А эта дама — ваша кузина, если не ошибаюсь?
— Да, сеньора, это сеньора Эрмоса Сайенс де Салаберри, я имею честь представить ее вам!
— Очень рада познакомиться с вами, — продолжала донья Мерседес, обращаясь к донье Эрмосе, которая привстала во время представления, — я буду очень рада видеть вас у себя, но не рассчитываю на то, чтобы дон Мигель привез вас ко мне, нет, — но все равно, приезжайте ко мне обедать, когда вам вздумается. Если хотите, мой муж может заехать за вами, ведь я не такая ревнивая, как он. Это мой муж, Ривера, доктор Ривера, вы его не знаете?
— Нет, до сих пор я не имела этой чести, сеньора!
— Вот уж честь, нечего сказать! Если бы вы только знали, что он такое! Ведь он свободно вздохнуть мне не дает, я говорю это нарочно при нем, чтобы пристыдить его хоть немного. Слышишь ты?
— Я слышу, Мерседес, но ты ошибаешься!
— Ах, бесстыдник! Как будто я не знаю твоего поведения! Донья Эрмоса совершенно не знала, как держать себя в данном случае: так ее смущали манеры и речи этой дамы, а между тем этот оригинальный характер сестры Росаса был добродушным и безобидным по сравнению с характерами других членов этой семьи.
Полковник Маса, который, очевидно, был главным кавалером доньи Мануэлы в этот вечер, подошел к ней и предложил ей руку, чтобы вести ее к столу.
Дочь Росаса поднялась с места, и все последовали ее примеру.
Федеральные дамы тотчас же поспешили за ней, чтобы сесть за столом как можно ближе к ней, а дамы-унитарки, обмениваясь между собой многозначительными взглядами,
и старались незаметно отстать и расположиться как можно дальше от доньи Мануэлы.
Когда все двинулись в столовую, донья Негрете приблизилась к донье Эрмосе и шепнула ей на ухо:
— Поздравляю вас с вновь приобретенными друзьями! Донья Эрмоса молча улыбнулась.
— Я понимаю вашу улыбку, мы поняли друг друга, — сказала пожилая дама, — но в этом деле есть нечто очень Серьезное.
— Нечто серьезное? — переспросила донья Эрмоса, приостанавливаясь, с сильно бьющимся сердцем: то, что не пугало ее в этом собрании, то смущало.
— Вы знаете, что здесь замешан Мариньо?
— Этот человек с косыми глазами?
— Да, он самый.
— И что же?
— Ведь он глаз не сводит с вас, он просто пожирает вас взглядом, только что он говорил одному моему приятелю, что вы, чего бы это ему не стоило, будете его любовницей!
— О! — воскликнула молодая женщина, — в таком случае нам следует радоваться и веселиться! — и, снова взяв под руку своего кавалера, она пошла вперед.
— Ах, вы не знаете, сеньора, что за человек этот Мариньо! — сказала донья Негрете.
— Человек этот, как видно, сумасшедший и больше ничего! — вымолвила донья Эрмоса, пожимая плечами и, поклонившись пожилой даме самым любезным и почтительным образом, поспешила опередить ее.
Дон Мигель с нетерпением ожидал появления своей кузины, для которой он приберег место рядом с доньей Авророй. Наконец она появилась. Дон Мигель и кавалер доньи Эрмосы остались стоять позади стульев своих дам. Начался ужин.
Донья Мануэла занимала почетное место в конце стола, по левую руку сидел министр внутренних дел, генерал дон Мануэль Инсиарт, а по правую — уполномоченный британского двора, сеньор Спринг, только что проводивший до дома его превосходительство губернатора Буэнос-Айреса, которого он имел честь принимать у себя на обеде в честь дня рождения королевы Виктории, дальше разместилась донья Мерседес Росас, напротив нее — ее сестра, донья Августина, далее — уполномоченный Сардинии и затем остальные приглашенные, расположившиеся как попало.
Полнейшее безмолвие и тишина, едва нарушаемые постукиванием приборов, придавали этому парадному ужину характер похоронного обеда.
Генерал Мансилья, лучше других понимавший всю неловкость всеобщего молчания, которое с каждой минутой становилось все более тягостным для всех, решился наконец разом прервать его.
— Bomba35, сеньоры, — сказал он, вставая с бокалом в руке и слегка склоняясь вперед со свойственной ему грацией и изяществом.
Все встали.
— Я пью, — продолжал генерал, — за первого человека нашего времени, за того, кто искоренит дикое племя унитариев, и заставит Францию преклониться перед его властью, за славного Ресторадора законов, дона Хуана Мануэля Росаса! Я пью еще и за славную дочь его, которая родилась в этот день, родилась на радость и славу нашей родины и Америки!
Слова генерала были встречены с необычайным воодушевлением. Лед был разбит, всех тяготивший этикет отброшен в сторону, все сочли себя вправе дать волю своим чувствам.
— Bomba! Сеньоры! — крикнул во всю глотку депутат Гарригос, поднимая над головой свой бокал. — Выпьем за американского героя, который первый доказал Европе, что мы прекрасно можем обходиться и без нее, выпьем за то, чтобы Европа узнала, что тот, кто побеждал во всей Америке диких унитариев, подкупленных проклятым золотом французов, может отсюда расшатать все эти старые и гнилые престолы Европы. Выпьем и за славную дочь его, героиню Конфедерации, сеньориту донью Мануэлу Росас дель Эскурра!
Если тост генерала вызвал всеобщий восторг федералистов, то тост депутата привел их в совершенное неистовство. Все стаканы были мгновенно осушены до дна, не исключая даже стакана британского посла, несмотря на нелюбезный отзыв оратора о Европе и ее престолах.
— Bomba! Сеньоры! — воскликнул президент Народного общества, заметив, что дон Мигель, его верный советник и руководитель, делает ему знаки.
— Я пью, сеньоры, — продолжал Соломон, — за то, чтобы наш славный Ресторадор законов всю свою жизнь жил для федерации и никогда не умирал, и Америка тоже, для того чтобы… ну, одним словом… сеньоры, да здравствует славный Ресторадор законов и его славная дочь, которая родилась сегодня, и да погибнут дикие унитарии, все еретики и все идиоты во всем мире!
