Марк Гроссман - Камень-обманка
Он по-прежнему был одет поверх формы в синий монгольский халат, на котором тускло мерцали засаленные генеральские погоны, а ниже тощей шеи темнел Георгий.
На первом же допросе, вперив прямо перед собой, в стену, взгляд холодных голубовато-серых глаз, он заявил, что оказался в плену по чистой случайности. При нем, утверждал Унгерн, постоянно находилась ампула с ядом, которую он должен был разгрызть в случае нужды. Но растяпа-денщик, чистивший халат, ненароком раздавил пузырек, и вот теперь ему, аристократу, приходится расплачиваться за то, что плохо научил слугу его обязанностям. Надо было его, мерзавца, вовремя вздернуть.
Следователи переглянулись. Унгерн походил на помешанного. Этот человек с изможденным лицом, на которое опускались светло-рыжие волосы, почти полностью закрывавшие бугристый лоб, все время курил трубку и отвечал на вопросы так, будто его пригласили хоть и к врагу, но на дипломатические переговоры. Допрашивать Унгерна было противно и утомительно. Он с явным хладнокровием перечислял все подлые дела, совершенные им на своем веку, и говорил о массовых убийствах ни в чем не виноватых людей так, как рассуждают о скотобойне мясники.
Десятого сентября Унгерна вызвал на допрос государственный обвинитель процесса, крупный деятель партии коммунистов Емельян Ярославский.
Барон знал, с кем имеет дело. Но не изменил себе и отвечал с прежней откровенностью палача, понимавшего, что его уже ничто не спасет.
Ярославский проверял факты, перечислял фамилии расстрелянных, сожженных заживо, растерзанных красноармейцев, — и Унгерн с готовностью подтверждал, что это правда. Однако он тут же добавил, что был отцом и покровителем своих воинов. К примеру, монголы его полков получали чингисхановский паек: три барана и пуд муки в месяц.
— Вы лжете, барон, — возразил Ярославский. — Вы ненавидели не только нас, вы презирали своих. В разное время в плен к красным попали десятки офицеров Азиатской дивизии. Все они в один голос утверждали: вы называли их «офицеришками», вы третировали собственный штаб, перемалывали казаков в мельницах, сажали на лед, забивали палками и шомполами. Пленные говорили мне: сжигая своих людей на костре, вы сидели рядом и помешивали угли железным прутом. То, что вы делали с нашими людьми, невозможно описать.
Ярославский подвинул Унгерну газету. Это была «Русская свободная мысль» — прояпонский листок, издававшийся в Шанхае.
— Вот что о вас пишут белогвардейцы, бежавшие за рубеж, следовательно — свои… Читайте вслух.
Унгерн стал читать — и ни выражение его лица, ни голос не изменились ни на йоту.
«Барон Унгерн, — декламировал подследственный, — один из самых жестоких людей, который когда-либо распоряжался людьми. Его борьба с большевиками велась с жестокостью Чингисхана. Тысячи людей были расстреляны по его приказанию. Он походил на дикого зверя, бесившегося в клетке».
— Я обращаю ваше внимание, Унгерн, еще раз — это свидетельство не нашей печати.
Барон пожевал длинные рыжеватые усы, и глаза его загорелись злобой.
— Собаки! Это человечья мелочь, мужичье, трусы!
Ярославский полистал бумаги, сказал сухо:
— Продолжим. Кто вам присвоил чин генерал-лейтенанта?
— Атаман Семенов.
— Не бог весть когда вы носили погоны есаула. Не могли бы объяснить причину столь быстрого продвижения в чинах?
Унгерн исподлобья взглянул на Ярославского, раздраженно пожал плечами, промолчал.
— Хорошо. Еще вопрос. В свое время вы служили в 1-м Нерчинском полку Забайкальского казачьего войска. Кто был командиром полка?
— Флигель-адъютант полковник барон Врангель.
— Как его звали?
— Петр Николаевич.
— У вас не было с Врангелем личных ссор? Он относился к вам без предубеждения?
— Какие ссоры? Я был офицер и выполнял приказы начальства. Только и всего.
— Я читаю вам выдержки из аттестации, подписанной Врангелем. Извольте слушать.
«Есаул барон Роман Унгерн фон Штернберг родился двадцать восьмого декабря 1887 года. Вероисповедования лютеранского. Ранен четыре раза. В боевом отношении беззаветно храбрый, отлично ориентирующийся в обстановке, знает психологию подчиненных и умеет на них влиять. Здоровья выдающегося. В нравственном отношении имеет порок — постоянное пьянство, и в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира, за что и был отчислен в резерв чинов».
— Это подделка.
— Нет. Аттестация взята нами в архиве бывшего второго отдела Забайкальского казачьего войска в Акше. На документе подпись и печать, я покажу их вам потом. Не будем отвлекаться. Вернемся к Врангелю. Впоследствии ваш командир счел возможным добавить к характеристике следующее:
«Поразительное отсутствие культуры и острый ум, диковатость и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность».
— Пусть сочиняет. Его дело.
— Врангель — человек вашего лагеря. Его трудно заподозрить в неприязни. Скорее — наоборот. Еще вопрос. Вы знали Антоновского?
— Поляк. Писака. Болтался у меня проездом.
— Не только писака. Он сотрудник контрразведки Колчака. Аферист. Крупный резидент одной из англосаксонских разведок. В американской печати опубликованы его статьи о вас. Он пишет о порках, расстрелах, пытках, о человеконенавистничестве Унгерна.
— Выпороть бы его, ракалию!
— Не стану спорить. Однако он хвалит вас, утверждая, что с большевиками нельзя миндальничать. Кроме того, вы знаете не хуже меня: Антоновский написал гнусный приказ № 15, стоивший жизни многим людям.
— Я подписал, неважно, кто сочинил.
— Для нас имеет значение. Каждый палач должен получить то, что заслужил.
Унгерн, до этого смотревший в сторону, резко повернулся к Ярославскому, и на лбу барона выступили мелкие капли пота. Пытаясь справиться с минутной слабостью, он криво усмехнулся.
— Приказ как приказ. Такое все пишут.
— Вы лжете. В этом распоряжении — нечеловеческий язык. Я читаю: «Мера наказания может быть лишь одна — смертная казнь всех степеней». Ни в каких военных архивах любых лет не отыскать подобного зверства. Откровенный и оттого редкостный вандализм.
— Ваши тоже, небось, сочиняли в том же роде. И тоже стреляли, кого придется. Бой — не болтовня адвокатов.
— Нет, Унгерн. Мы не делали ни того, ни другого. Враги, предатели, дезертиры получали, что заслужили. Но безвинных мы не трогали ни огнем, ни словом.
Обвинитель достал из папки лист.
— Приказ командующего Экспедиционным корпусом № 91. На документе дата — двенадцатое августа двадцать первого года.
