Александр Мартынов - В заповедной глуши
И всё-таки Валька понял — с оторопелой радостью — что был прав в своих догадках, не был его отец отчаянным бойцом-одиночкой, сражающимся с врагом по призывному велению сердца. Там, в России, был фронт. Иногда тихий и незаметный, а иногда прорывавшийся настоящими стрельбой и взрывами. А иногда — стрельба и взрывы тоже были незаметными, замалчиваемыми обеими сторонами. На этом фронте хоронили убитых и награждали героев. На нём отчаянно сражались плечом к плечу самые разные люди. По-разному видевшие мир будущего, но верившие в него, в это будущее. В будущее России, а не «мирового сообщества»,где правят Доллар, Секс и Безумие и где будущего нет по определению, потому что у червятника в гниющем трупе не может быть будущего. Иногда эти люди даже не знали друг о друге — и — где через мешанину Интернета, а где по обычным дорогам и улицам — пробирались виртуальные и реальные секретные гонцы, готовые в любой момент оборвать связь… или по-настоящему покончить с собой, но не дать Тем, Которые Велят, выйти на след зарождающихся союзов.
И где-то в Чёрном море тонул, задрав беспомощно нос, турецкий сухогруз, вёзший на русскую землю наркоту и оружие — и торпедированный неизвестным катером.
И где-то на сибирском вокзале пули вколачивали в стену ангара визжащего функционера «международной независимой гуманитарной организации».
И где-то неожиданный налёт неизвестных на цыганский табор возвращал отчаявшимся родителям угнанных в рабство русских детей.
И где-то — совсем далеко, где люди говорили на другом языке — горела синагога, в которой собирались деньги для продолжения экспансии Тех, Которые Велят, по миру…
…И где-то окружённый на чердаке своего дома ровесник Вальки разрывал перед лицом — чтобы не быть узнанным и не предать даже после смерти! — гранату…
… — Если ты живёшь хорошо, — говорил как-то Михал Святославич, — никогда не забывай, что есть те, кто живёт плохо. Этим страдали многие из «бывших». Мол, у нас были уютные квартиры, дачи с вечерними посиделками, а пьяные и грубые варвары это всё разрушили… А что вы сделали для того, чтобы они не были пьяными и грубыми? И ни в коем случае не полагайся на благотворительность. Она оскорбляет. Даже если у тебя берут и благодарят — скоро начинают ненавидеть тебя за то, что ты можешь давать, а они — нет. Добиваться надо того, чтобы люди сами могли себя обеспечить. Тогда они начинают себя уважать. И уважать того, кто дал им такое право и такую возможность, понимаешь? Только таким человеком быть трудно. Я, например, не смог. Потому и сижу тут, в лесу.
Они стояли у вечерней ограды, опираясь на неё локтями, слушали, как шумит лес — весь день был ветер, луна взошла огромная и алая, как медный щит. Вальке вспомнились стихи, которые он читал недавно — в сборнике бардовской поэзии, найдённом на полках огромной библиотеки Михала Святославича. Глядя в темноту, мальчишка негромко прочёл:
— Не вдоль по речке, не по лесам —
Вдали от родных огней —
Ты выбрал эту дорогу сам,
Тебе и идти по ней.
Лежит дорога — твой рай и ад,
Исток твой и твой исход.
И должен ты повернуть назад
Или идти вперёд.
Твоя дорога и коротка,
И жизни длинней она,
Но вот не слишком ли высока
Ошибки любой цена?
И ты уже отказаться рад
От тяжких своих забот…
…Но, если ты повернёшь назад,
Кто же пойдёт вперёд?
Хватаешь небо горячим ртом —
Ступени вперёд круты, —
Другие это поймут потом,
И всё же сначала — ты.
Ты каждый шаг перемерь стократ
И снова проверь расчёт.
Ведь если ты не придёшь назад,
Кто же пойдёт вперёд?..[38]
Только, по-моему, вы немного хитрите. Может, передо мной. А может — перед собой даже. Разве вы ничего не делаете?
— Ты умный парень, — ответил Михал Святославич. — Очень умный. Но во многом наивный. Ну, если спать не хочешь — пойдём, я тебе расскажу, как обращаться с М16…
…В глубине леса, краем болота, лежала цепочка озёр, кишащих утками, гусями, бекасами и вальдшнепами — такой «дикой силы» птицы, как выражался Ельжевский, Валька не видел никогда в жизни. Лесник эту птицу стрелял, конечно, но осенью — и коптил сам. Кстати, такого вкусного копчёного мяса Валька в жизни не ел, хотя не мог пожаловаться на меню дома. купаться в этих озёрах было и опасно (запросто могло затянуть, как в болото) и неприятно (на дне лежал ил, кишели пиявки), но в самом их виде было что-то, что навевало на Вальку спокойно-умиротворённое состояние. Он любил сюда ходить. Иногда сидел на берегу. Но чаще лежал на животе, вытянувшись в рост, на большой берёзе, мощной и тяжёлой, повисшей трамплином над спокойной чёрной водой. Берёза была широкая, лежалось удобно. В тёмной глубине иногда мелькали рыбы, а один раз Валька видел потрясающего размера сома — практически бесконечного, как ему показалось, с похожими на водоросли усами.
Тут было хорошо молчать и думать. Когда же накатывала вдруг тоска, Валька переворачивался на спину и смотрел на небо. Ему начинало казаться, что берёза покачивается. А потом обязательно приходил сон, в котором он видел маму и отца. Не помнил — как, где. Но видел точно.
И ещё видел…
…Это было не на берёзе. Он не спал, он правда не спал!!! И не грезил, как тогда, с талисманом, который больше не показывал Михал Святославич! Валька вечером шёл с прогулки — так, отшагал километр ради моциона.
Они перешли дорогу — вышли из кустов и скрылись в кустах. Большой и грузный мужчина с ручным пулемётом. Женщина в кожанке и платке, с винтовкой на ремне. И мальчишка в пилотке, с дисковым ППШ. В десятке метров от Вальки. Их шаги не приминали траву, их руки не раздвигали кусты. Казалось, что сквозь них просвечивает дорога…
…Но они — были.
11
— Оп! Держи!
Витька подхватил брошенную ему железку и уложил на разостланный брезент.
— А теперь меня, — из раскопа протянулась рука, Витька взялся за неё и рывком помог Альке оказаться снаружи. Девчонка отряхнула ладони и удовлетворённо-победно огляделась.
Двенадцать палаток лагеря поисковиков стояли двумя рядами, по римскому образцу, с флагштоком и импровизированным плацем, вытоптанном уже до бетонной гладкости, между ними. Впрочем, в отличие от римского лагеря, этот плац использовался и менее торжественно — для футбольных или волейбольных, в зависимости от настроения, баталий — или просто для танцев. Тринадцатая палатка — штабная — и четырнадцатая — склад — замыкали прямоугольник. Раскоп N 8 находился прямо за штабной палаткой.
