В. Меньшиков - Искатель. 1970. Выпуск №1
Шли недели. Поколение за поколением сменялись в скалах, пока ученые и механики трудились над кораблем, постигая разные механизмы и их действие.
И вот, наконец, двадцать пять человек встали по местам внутри корабля. Теперь — в далекий путь!
Сим взялся за рычаги управления.
Подошла Лайт, сонно протирая глаза, села на пол подле него и положила голову ему на колено.
— Мне снился сон, — заговорила она, глядя куда-то вдаль. — Мне снилось, будто я жила в пещере, в горах, на студеной и жаркой планете, где люди старились и умирали за восемь дней.
— Нелепый сон, — сказал Сим. — Люди не могли бы жить в таком кошмаре. Забудь про это. Сон твой кончился.
Он мягко нажал рычаги. Корабль поднялся и ушел в космос.
Сим был прав.
Кошмар, наконец, кончился.
Перевел с английского Л. ЖДАНОВПОСЛЕСЛОВИЕ
Мне как-то яснее стал рассказ Рэя Бредбери «Лед и пламя» после статьи профессора Принстонского университета Фримена Дайсона «Назад… в космос!», опубликованной в новогоднем номере «Литературной газеты».
Дайсон не верит, что «у человечества есть шансы просуществовать еще 10 000 лет». Да и какое это было бы существование!
«Никогда уже не будет на нашей планете незанятых земель, плодотворной культурной изолированности, свободы от бюрократии, свободы для человека забываться или чувствовать себя в своей стихии самим собою. Не вернуть этого на Земле. Но как насчет того, чтобы вернуть это где-нибудь еще?»
Через 50-100 лет мы будем так же летать в космосе, как сейчас летаем между континентами. Так не переселиться ли на какую-либо другую планету? Не на Марс, нет, там к тому времени люди установят такие же порядки, что и на Земле. Лучше всего, вероятно, подойдут астероиды. На астероиде можно было бы жить небольшой группой, «оторвавшись от назойливого приставания полицейских и бюрократов», — мечтает Дайсон. И если вспыхнет атомная война, то переселившиеся в космос — хотя бы один процент населения Земли — спасутся и продолжат человеческий род.
Ну, а кто должен войти в этот один процент? У Дайсона готов ответ и на этот вопрос. «Наверное, важнее всего для будущего окажутся группы людей-экспериментаторов, отправляющихся в космос во имя создания радикально нового человека, превосходящего нас по своим интеллектуальным качествам настолько же, насколько мы превзошли обезьян»…
Будущее, каким оно представляется Дайсону, вытекает из общих законов капиталистического мира, с его гонкой вооружений, с истреблением природы планеты. А поэтому идеал человеческих отношений видится американскому профессору… в глубоком прошлом. Как лучший рецепт для культурного прогресса человечества. Дайсон предлагает «возвращение людей к жизни в условиях мелких группировок».
Дайсон считает высшей ценностью права «интеллектуальной элиты», что в корне расходится с марксистской этикой, в основе которой лежит принцип всеобщего равенства.
Впрочем, я не буду пересказывать ответ трех советских ученых, отметивших в своей статье «В космос — ради будущего!» на той же странице «Литературной газеты» полную несостоятельность позиций Дайсона как в плане социальном, так и техническом. Обращусь к рассказу Бредбери.
На одном из астероидов терпит аварию флотилия космических кораблей с людьми, ищущими спасения в просторах космоса от войны на их планете.
Какое совпадение! Ведь и дайсоновские эмигранты вполне могут оказаться в таких же условиях, что и герои Бредбери. Но кого они, оставившие погибать от атомной войны своих собратьев, девяносто девять процентов жителей земного шара, смогут родить и воспитать? Нет, это были бы не те люди, которых любит Бредбери.
Помните, ценой каких усилий и страданий Сим со своей возлюбленной достиг спасительного космического корабля? А каково было его первое желание на космическом корабле? Вернуться назад. Ведь «остальные ждут». И когда дрогнула Лайт, когда эта самоотверженная девушка, не однажды рисковавшая жизнью ради любимого, сказала: «Остальные умерли. Или умрут через несколько часов. Все, кого мы знали, уже старики», — помните, что ей сказал Сим?
«— Допустим, они умерли, — сказал он. — Но ведь родились другие.
— Люди, которых мы даже не знаем.
— И все-таки люди нашего племени, — ответил он. — Люди, которые будут жить только восемь дней или одиннадцать дней, если мы им не поможем».
И Лайт стало стыдно. «Прости меня… Я глупая эгоистка», — сказала она. Как не похожи они, эти двое, на умных эгоистов Дайсона!
Не похожи на них и ученые Бредбери. Каждую неделю умирает очередное их поколение, и еще десять тысяч поколений умрет, прежде чем они создадут охлаждаемый водой панцирь, без которого не добраться до корабля. Но они работают. Работают не ради себя, ради будущих поколений людей, и не как у нас, на Земле — в почете, в достатке, — а ненавидимые, презираемые современниками.
Да, там, на фантастической планете, все не как на Земле. «О, как быстротечна жизнь!» — жалуемся мы. И тогда Бредбери силою своего художественного воображения переносит нас в мир, где жизнь в несколько тысяч раз короче, где человек умирает новорожденным-стариком. «Ах, этот надоедливый дождь!» — говорим мы, раскрывая зонтик. И Бредбери переносит нас туда, где на человека с неба низвергаются водопады. «Уф, до чего же жарко!» — восклицаем мы в полдень, прячась в тени деревьев. У Бредбери на наших глазах восходящее солнце в долю секунды сжигает людей, не успевших убежать в пещеру.
А тому непонятливому, кто, читая рассказ, все еще не почувствовал красоты нашей Земли, не вздохнул от счастья, что живет на своей, а не на чужой планете, Бредбери рисует уже совсем простенькую картинку — сравнение.
«Ему представились луга, зеленые, без единого камня, сплошная трава, — широкие Луга, волнами уходящие навстречу рассвету, и ни леденящего холода, ни жаркого духа обожженных солнцем камней. Он шел через эти зеленые луга. Над ним высоко-высоко в небе, которое дышало ровным мягким теплом, пролетали металлические зернышки. И все кругом протекало так медленно, медленно, медленно…
Птицы мирно сидели на могучих деревьях, которым нужно было для роста сто, двести, пять тысяч дней; Все оставалось на своих местах, и птицы не спешили укрыться, завидя солнечный свет, и деревья не съеживались в испуге, когда их касался солнечный луч.
Люди в этом сне ходили не торопясь, бегали редко, и сердца их бились размеренно, а не в безумном скачущем ритме. Трава оставалась травой, ее не пожирало пламя. И люди говорили, не о завтрашнем дне и смерти, а о завтрашнем дне и жизни».
