Марк Твен - Вильсон Мякинная голова
Прибывъ утромъ въ Сенъ-Луи, онъ прочелъ въ газетахъ слѣдующую коротенькую телеграмму съ Даусоновой пристани:
„Престарѣлый и уважаемый нашъ гражданинъ, судья Дрисколль, былъ убитъ здѣсь около полуночи какимъ-то итальянскимъ проходимцемъ, дворяниномъ или цирульникомъ. Убійство вызвано ссорой, поводомъ къ которой послужили недавнія выборы. Съ убійцемъ, вѣроятно, расправятся судомъ Линча“.
— Итакъ, подозрѣніе пало на одного изъ близнецовъ! — разсуждалъ самъ съ собою Томъ. Какое неожиданное счастье! Услугу эту оказалъ грубіяну Луиджи индійскій его кинжалъ. Мы сплошь и рядомъ не понимаемъ благихъ намѣреній Судьбы. Я отъ всего сердца проклиналъ Мякинноголоваго Вильсона за то, что онъ лишилъ меня возможности продать этотъ кинжалъ, но теперь мысленно прошу у него прощенія.
Томъ былъ при деньгахъ. Онъ чувствовалъ себя человѣкомъ богатымъ и самостоятельнымъ, немедленно же уладилъ дѣло съ плантаторомъ, отправилъ къ Вильсону по почтѣ новую купчую, по которой Роксана значилась проданной себѣ самой, и послалъ тетушкѣ Праттъ телеграмму:
„Прочитавъ въ газетахъ извѣстіе о поразившей насъ жестокой катастрофѣ, я чувствую себя окончательно разбитымъ. Выѣду сегодня же съ почтово пассажирскимъ пароходомъ. Мужайтесь до моего пріѣзда“.
Войдя въ домъ убитаго своего пріятеля и разузнавъ все, что могли ему сообщить: г-жа Праттъ, ея прислуга и сбѣжавшіеяся сосѣди, Вильсонъ принялся распоряжаться въ качествѣ городского головы. Онъ приказалъ чтобы не смѣли ни до чего дотрогиваться и оставили все въ томъ видѣ, въ которомъ оно находилось, до тѣхъ поръ, пока не придетъ судья Робинзонъ и не приметъ, въ качествѣ коронера, надлежащихъ мѣръ къ производству слѣдствія. Вильсонъ удалилъ изъ кабинета всѣхъ за исключеніемъ близнецовъ и себя самого. Прибывшій вскорѣ затѣмъ шерифъ отвелъ, по его распоряженію близнецовъ въ тюрьму. Вильсонъ совѣтовалъ имъ не падать духомъ и обѣщалъ защищать ихъ по мѣрѣ силъ и возможности на судѣ. Вскорѣ послѣ того явился судья Робинзонъ, въ сопровожденіи констебля Блэка. Тщательно осмотрѣвъ кабинетъ, они нашли на полу кинжалъ и его ножны. Вильсонъ замѣтилъ на рукояти кинжала отпечатки окровавленныхъ пальцевъ. Это доставило ему большое удовольствіе, такъ какъ близнецы потребовали, чтобы первые же изъ числа сбѣжавшихся сосѣдей освидѣтельствовали ихъ руки и платья. Никто изъ горожанъ, въ томъ числѣ и самъ Вильсонъ, не нашли на близнецахъ ни малѣйшаго пятнышка крови. Неужели графы Капелли дѣйствительно сказали правду, утверждая что прибѣжали въ домъ Дрисколля, услышавъ отчаянный его крикъ: „Помогите“! — и нашли судью уже мертвымъ? Вильсонъ тотчасъ же вспомнилъ о таинственной дѣвушкѣ. Положимъ, что трудно было заподозрѣть дѣвушку въ убійствѣ, но всетаки рѣшено было произвести обыскъ въ комнатѣ Тома Дрисколля.
Послѣ осмотра слѣдственными присяжными мертваго тѣла и ближайшей его обстановки, Вильсонъ посовѣтывалъ произвести обыскъ въ верхнемъ этажѣ и отправился туда вмѣстѣ съ присяжными. Выломавъ двѣ двери, они проникли въ комнату Тома, но не нашли въ ней ровнехонько ничего подозрительнаго.
Слѣдственные присяжные постановили, что смертоубійство было, вѣроятно, учинено графомъ Луиджи, въ присутствіи графа Анджело, который можетъ разсматриваться поэтому какъ соучастникъ преступленія.
Весь городъ былъ до чрезвычайности озлобленъ противъ этихъ несчастливцевъ. Въ первые дни послѣ убійства имъ угрожала серьезная опасность народной расправы судомъ Линча. Общее или такъ называемое „великое“ собраніе присяжныхъ постановило предать Луиджи суду по обвиненію въ злоумышленномъ убійствѣ; Анджело долженъ былъ судиться въ качествѣ лица, заранѣе знавшаго о преступленіи и являвшагося слѣдовательно соучастникомъ. Въ ожиданіи суда оба близнеца были переведены изъ мѣстной городской тюрьмы въ центральную тюрьму Миссурійскаго графства.
Осмотрѣвъ отпечатки пальцевъ на рукояти кинжала, Вильсонъ сказалъ самому себѣ: „Это не было сдѣлано ни однимъ изъ близнецовъ“.
Тутъ былъ, очевидно, замѣшанъ еще кто-то: въ собственныхъ своихъ интересахъ, или же въ качествѣ наемнаго убійцы. Что же это былъ за человѣкъ? Вильсону предстояло это разъяснить. Несгораемый шкапъ не былъ раскрытъ, жестяная шкатулка оставалась тоже запертой и въ ней нашли три тысячи долларовъ. Это, повидимому, указывало, какъ на причину преступленія не на грабежъ, а на что-то иное. Въ такомъ случаѣ оно было вызвано, очевидно, местью. Сколько извѣстно, у покойнаго судьи не было ни одного врага кромѣ Луиджи. Только одинъ этотъ итальянскій графъ на всемъ свѣтѣ могъ питать къ нему сколько нибудь серьезное чувство ненависти.
Оставалась, положимъ, еще таинственная дѣвушка, загадочная личность которой до чрезвычайности смущала Вильсона. Еслибъ поводомъ къ убійству былъ грабежъ, то адвокатъ непремѣнно бы заподозрѣлъ эту дѣвушку. Съ другой стороны, на всемъ свѣтѣ не было такой дѣвушки, которой потребовалось бы убить старика судью изъ мести. Онъ былъ джентльмэномъ въ лучшемъ значеніи этого слова и никогда не ссорился съ дѣвицами.
Вильсонъ изготовилъ точные снимки съ отпечатка пальцевъ на рукояти кинжала. Въ своемъ архивѣ онъ нашелъ большую коллекцію стеклянныхъ пластинокъ съ отпечатками пальцевъ женщинъ и дѣвушекъ. Онъ тщательно пересмотрѣлъ эти отпечатки, собранные за послѣднія пятнадцать или восемнадцать лѣтъ, но всѣ его труды остались тщетными: между ними не нашлось двойника отпечатковъ, оставшихся на рукояки кинжала.
Присутствіе этого кинжала на мѣстѣ убійства казалось Вильсону очень непріятнымъ обстоятельствомъ. За недѣлю передъ тѣмъ онъ въ глубинѣ души готовъ былъ вѣрить что, у Луиджи имѣлся такой кинжалъ оставшійся у своего владѣльца, несмотря на увѣреніе въ томъ, что его украли. Теперь этотъ кинжалъ разыскался въ комнатѣ убитаго, и къ тому же въ присутствіи близнецовъ. Половина города и передъ тѣмъ уже говорила, что они просто-напросто надуваютъ, разсказывая будто кинжалъ у нихъ украденъ. Теперь эта половина радовалась, что обнаружила такую догадливость, и категорически заявляла: „Мы говорили вѣдь это и раньше“.
Еслибъ на рукояткѣ кинжала оказались отпечатки ихъ пальцевъ… но въ данномъ случаѣ объ этомъ нечего было и говорить. Вильсону было въ точности извѣстно, что пальцы эти принадлежали не близнецамъ.
Подозрѣвать Тома въ убійствѣ, Вильсонъ считалъ совершенно неумѣстнымъ. Во-первыхъ, Томъ и вообще-то не могъ никого убить, такъ какъ не обладалъ необходимымъ для этого присутствіемъ духа; во-вторыхъ, еслибъ онъ и оказался, паче чаянія, способнымъ совершить убійство, то во всякомъ случаѣ не выбралъ бы жертвой преступленія своего благодѣтеля и ближайшаго родственника, не чаявшаго въ немъ души; въ третьихъ, собственный интересъ долженъ былъ удержать Тома отъ подобнаго преступленія. При жизни дяди, Томъ пользовался отъ него щедрою денежной поддержкой и могъ надѣяться, что уничтоженное завѣщаніе будетъ со временемъ опять возстановлено въ его пользу, тогда какъ со смертью судьи все это утрачивалось рушиться безповоротно. При осмотрѣ бумагъ покойнаго выяснилось, правда, что завѣщаніе уже возстановлено, но это не могло быть извѣстно Тому, который отъ природы не умѣлъ держать языкъ за зубами, а потому непремѣнно бы проболтался. Кромѣ всего этого, телеграмма, полученная тетушкой Праттъ, свидѣтельствовала, что Томъ находился въ Сенъ-Луи и узналъ объ убійствѣ единственно только изъ утреннихъ газетъ. Упомянутыя соображенія имѣли къ тому же у Вильсона скорѣе характеръ неопредѣлившихся еще ощущеній, чѣмъ точно выразившихся мыслей. Самъ онъ не преминулъ бы расхохотаться, еслибъ кому-нибудь пришло въ голову серьезно заподозрѣть существованіе какой-либо связи между Томомъ и этимъ убійствомъ.
