Андрей Салов - Семь смертей Лешего
Настойчивый стук, переполошивший доселе молчавших соседских собак, не мог не коснуться слуха доктора и возымел нужное пацанве воздействие. Грузная туша доктора, так и не прикоснувшись к стакану, медленно приподнялась из-за стола и не совсем твердым шагом направилась к окну, источнику назойливого шума.
Окошко медленно распахнулось и помятая, разящая за версту перегаром физиономия Мельниченко высунулась наружу, в освежающую после душной атмосферы избы, прохладу. Глаза сфокусировались, привыкая к темноте, и разглядели пацанов, переминающихся с ноги на ногу у окна.
Выслушав торопливую и сбивчивую историю о выстреле в домике колхозного сторожа, и несчастье, приключившемся там, он также молча направился внутрь избы. Ни говоря ни слова, накинул на плечи поношенный белый халат, прихватил с тумбочки в углу медицинскую сумку с лекарствами, украшенную огромным красным крестом в белом круге.
Молча вышел из дома, и прикрыв за собой дверь поспешил за ребятами, которые не смотря на показное безразличие, были возбужденны и испуганны. Он ушел в ночь вслед за ними, не заперев дверь, не опасаясь воров, что могут нагрянуть ночью именно к нему в намерении поживиться барахлишком. Судя по слухам, даже в ближайшем городке, все обстоит иначе, чем в деревне. Шустрые квартирные воришки чистят одну квартиру за другой, благо у людей появилось, что взять. И поймать воровские компании очень сложно, как и вообще бороться с этим явлением.
В этом плане Авдеич мог с чистой совестью рапортовать в район, что подобного позорного явления, как квартирные кражи, на его участке нет, и быть не может. Все живут ровно, открыто, друг друга знают и никогда никто из соседей, не позарится на имущество другого. На это способны только приезжие, но слишком глуха и далека деревушка Шишигино, чтобы заинтересовать заезжих гастролеров. Ежели кто из посторонних оказывался в их глуши, то не по собственной воле, а по служебной надобности. Оказавшись в непролазной глухомани, горожанин стремился быстрее уладить приведшее его сюда дело, и скорее убраться обратно.
Спустя десяток минут доктор Мельниченко, в сопровождении посыльных, оказался на месте трагедии, где его с нетерпением ожидали, переминаясь с ноги на ногу, местные пацаны, принимавшие участие в ночной забаве.
При виде искореженного, разорванного в клочья лица Никанора, доктор подобрался, стал совершенно трезв, и только стойкий запах перегара, портил всю картину. Лешка и Петька были определены им в помощники, и несколько бесконечно долгих, показавшихся им вечностью часов, подавали ему бинты, салфетки, шприцы, ампулы с лекарствами, иглы и нити. И все это в луже крови. Их мутило, они закрывали глаза, и отворачивались, единственным желанием было оказаться как можно дальше от этого места, бежать отсюда без оглядки куда глаза глядят. И они давно бы удрали, если бы не гневные окрики отрезвевшего за работой доктора, и не друзья, застывшие в темноте, с нетерпением, и страхом ожидающие окончания операции. Сбеги они и их репутация была бы бесповоротно испорчена на неопределенное время, и исправить ее будет не просто, если вообще возможно. Если же они до конца выдержат кровавую процедуру, авторитет их возрастет во сто крат. Друзья будут преклоняться пред ними, глядя на них, как на героев. Ради этого стоило терпеть, стиснув зубы, задерживать дыхание, чтобы не блевануть от запаха крови, не упасть в обморок при виде производимой в их присутствии, кровавой операции.
Доктор Мельниченко, действовал четко и уверенно, подавая команды на удивление трезвым голосом, не давая скучать помощникам. Он настолько увлекся, что даже принялся насвистывать какой-то легкомысленный мотивчик, в то время, как руки сноровисто порхали над превращенным в решето лицом колхозного сторожа. Осушал тампонами кровь с лица пострадавшего, мастерски накладывая десятки, сотни швов.
До самого утра длилась кропотливая работа, но доктор не замечал усталости, что буквально валила пацанов с ног. Душа его ликовала и пела, чего с ним не случалось уже много лет. Казалось, в этот день душа вспомнила, что когда-то фамилия Мельниченко гремела в медицинском мире, и был он отличным хирургом, подававшим большие надежды. Все без исключения прочили ему блестящую карьеру и прекрасное будущее в одной из столичных клиник. Все к тому и шло, все так и должно было случиться.
Но под влиянием льстецов, окружавших его в больнице, менее талантливых, втайне завидовавших ему, он стал слишком самоуверенным. Слишком сильно уверовал в свою исключительность и непогрешимость. Чрезмерное самомнение, подогреваемое угодниками, не могло не сыграть с ним жестокую шутку. И однажды случилось то, что рано или поздно, должно было случиться непременно.
На одной из простых операций, он ошибся грубейшим образом. Ошибка была настолько нелепой и непростительной, что не смогла бы сойти с рук и студенту-стажеру, а тем более такому опытному, хирургу. Но ошибка имела место быть и пациентка, молодая и симпатичная женщина умерла, прямо на операционном столе. Эту историю, конечно же, замяли, чтобы не портить репутацию лучшему врачу больницы, а заодно и всей клинике. Родственникам погибшей придумали правдивую и достоверную историю о причинах ее смерти, которой они оказались вполне удовлетворены.
Дело о врачебной ошибке по-тихому спустили на тормозах, а вскоре о нем забыли, тем более, что такое явление, как врачебная ошибка, тогда было достаточно распространено. Это говорило в большей мере не о халатности врачей, а о слабой образовательной базе медицины в стране. Но в данном конкретном случае, у доктора Мельниченко хватало и образования, и опыта, и причиной происшедшего была непростительная, преступная небрежность. Он знал об этом и осознавал всю степень своей вины, не слушая подхалимов, пытающихся его оправдать.
Его не отстранили от операций, по отношению к нему не было предпринято никаких карающих мер, все было так, словно ничего не произошло. Он сам вынес себе приговор. Он начал пить, чего раньше с ним никогда не было. Он пил подолгу и помногу. Постепенно стал терять квалификацию, зрение стало подводить, а руки постоянно тряслись мелкой, противной дрожью, что для хирурга не допустимо.
Больничное начальство отстранило его сначала от серьезных операций, требующих особых навыков, а затем и вовсе лишило хирургической практики. Но выгнать его из медицины не могло даже самое высокое начальство, ведь некогда прекрасный хирург, а ныне алкаш и бездарь, доктор Мельниченко, был членом партии, едва ли не с момента ее образования. С партией, и прежде, и сейчас, никто не желал связываться, зная, чем это может обернуться. Его просто терпели, регулярно выплачивали зарплату, поручив несложные дела по административной части.
