Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение
Джеймс ничего не ответил. Полный достоинства, он исчез в одной из дверей холла. Боб пошел направо, бросился в библиотеке в кресло, закурил сигарету, закинул ногу на ногу и стал придумывать эффектное приветствие для дяди Теодора.
Через двадцать минут – старинные английские часы над камином тикали тактично, но достаточно громко – отворилась наконец обитая кожей дверь. Долгое ожидание разъярило Боба. «Он обращается со мной, как с просителем, особая честь – поговорить с господином Хаферкампом». Поэтому он остался сидеть и продолжал курить, когда дядя Теодор прошел к камину, обогнув кресло, как будто Боб испускал ядовитые пары.
– Итак, ты здесь, – произнес Хаферкамп воинственно.
– Да, это не мой дух…
– Это было бы и невозможно, духовный мир тебе недоступен.
– Спасибо, дядечка. Ты неисправим. «Наследовать достоин только тот, кто может к жизни приложить наследство».[4]
– В Каннах идет дождь?
Боб был доволен. Алиби работало четко.
– Ты хочешь сказать, что я приехал из Канн. Это верно – моя машина все еще стоит перед клубом «Медитерране». Я приехал поездом.
– Гельмут мне рассказал, как ты поступил с ним и его невестой. Как последняя скотина…
«Это хорошо, – подумал Боб. – Гельмут покажет, что я был в Каннах, Ева Коттман это подтвердит. Так что он останется один, наш славный Чокки, если его возьмут за горло. Ему придется раздобыть солидных свидетелей, которые подтвердят, что он был на Зильте».
Боб Баррайс широко улыбнулся.
– Не будем дискутировать о поведении, дядечка. Ты даешь прием? Кто из больших лоббистов на старте? Выстрел! Вперед, в Бонн! Опять госзаказы?
– Что тебе надо? – спросил в лоб Хаферкамп. В интонацию он вложил все мыслимое пренебрежение.
– Денег.
– Ни пфеннига. Работай.
– Это уже говорил фараон своим рабам.
– Каждый токарь, каждый мотальщик, каждый упаковщик на моей фабрике должен отрабатывать свои деньги…
Боб Баррайс кивнул. Губы его сомкнулись в узкую полоску.
– Ты оговорился, дядечка. Это моя фабрика! Я – Баррайс. Единственный и последний.
– Надеюсь, что последний. Ты разорвал последнюю волю своего отца… – слава Богу, это была лишь копия, оригинал находился в сейфе банка – и объявил своей матери, что ты этим убил отца. Теперь отцеубийца требует денег из состояния убитого. Я ожидал от тебя, несмотря на все слабости и коварство, больше вкуса.
– Тот, кто сидит на миллионах, может бросаться пфеннигами. Доктор Дорлах здесь?
– Да.
– Я хотел бы с ним поговорить.
– Новое свинство в Каннах? Говори сразу. Карточные долги?
– Нет.
– Аборт?
– О нет! Я всегда сначала спрашиваю о таблетках, а если она их не принимает, ей приходится довольствоваться прерванным актом… – Боб довольно ухмыльнулся. У Теодора Хаферкампа покраснели уши – верный признак того, что внутри он кипел. – Спрашивай дальше, дядечка.
– Опять новую машину?
– Не отгадал.
– Что же тогда?
– Я хотел бы поговорить с доктором Дорлахом, вот и все. И один.
Хаферкамп помедлил. «Что скрывается за этим? – размышлял он. – Почему он приехал на поезде?» Еще не был забыт скандал с Лутцем Адамсом; хотя никто не упоминал больше о нем, но доброжелатели (такие находятся всегда и повсюду, готовые за рукопожатие шефа с радостью и в штаны помочиться) рассказывали ему, что старый Адамс все еще бегал по округе и просил помочь ему уличить убийцу Боба Баррайса. Пора действительно направить его в какое-нибудь заведение, не в психушку, а в приличный частный санаторий с прекрасным обслуживанием. Фабрики Баррайсов это бы оплатили по статье социальных расходов. И финансовый отдел принял бы в этом участие. – Речь идет об имени нашей семьи? – спросил Хаферкамп.
– Твоя самая большая забота, не так ли?
– Разумеется. Имя Баррайсов было, есть и будет незапятнанным.
– И тут приходит такой паршивый пес, как я, и обгаживает его. Ты мученик, дядечка.
Хаферкамп покинул библиотеку, и вместо него весьма поспешно, уже через две минуты, как установил Боб по часам, вошел доктор Дорлах.
«Ага, теперь они зашевелились, – радостно подумал Боб. – Я открыл бьющий родник: белоснежная семейная честь».
– Вы хотели поговорить со мной, Боб? – Доктор Дорлах прислонился к камину в том же месте, где только что стоял Хаферкамп. Между Дорлах и Бобом установился дружеский тон – они слишком много знали друг о друге, чтобы позволить себе враждебность.
– Я хотел попросить вас связаться с доктором Самсоном. Вы знаете Самсона?
– Если вы имеете в виду того, который работает на Чокки…
– Да, его. Он будет представлять интересы Чокки в одном деликатном деле.
– В котором вы замешаны?
– Нет. Я был в Каннах. Это вам известно. И вы должны сказать доктору Самсону, как бы ни развивались события, что я был в Каннах, и нигде больше.
– А что произошло в действительности? – Доктор Дорлах наклонился, взял сигару из ящичка кедрового дерева и закурил ее. Этим он дал Бобу время подумать, окупится ли доверие. Сквозь дым первой большой затяжки он посмотрел на молодого Баррайса: – Ну? Какое оружие мне выбрать. Деньги или параграфы?
– Ни то, ни другое. Ложь, опровержения, угрозы подать иск за клевету. – Боб Баррайс наслаждался растерянностью доктора Дорлаха. – Я вам все расскажу, доктор. Но, если хоть один звук вырвется из этой комнаты, все узнают, что вы каждую субботу спите в Эссене, в гостинице «Рурская жемчужина», с фрейлейн Хильман. По воскресеньям с ней спит дядя Теодор. Я не думаю, что в этом вопросе вы могли бы договориться…
– Я всегда знал, что вы свинья, Боб.
– Знание – сила! Не будем забывать эту мудрость. Так вот, слушайте, доктор…
Через полчаса доктор Дорлах распрощался и ушел с приема. Он выглядел несколько бледным и рассеянным. Хаферкамп, провожавший его к машине, – это была единственная возможность поговорить наедине – спросил без обиняков:
– Что он натворил?
– Ничего.
– Не говорите ерунды, доктор. Я же вижу, что вы выведены из равновесия. Это может таить опасность?
– Нет.
– Вы гарантируете?
– Я могу за это отвечать. «Пока еще, – подумал доктор Дорлах. – Сегодня еще могу. Но сколько времени понадобится этому Бобу Баррайсу, чтобы превратить всех нас в развалины?»
Он быстро отъехал, и Теодор Хаферкамп глядел ему вслед, пока красные задние огни не скрылись в ночи.
«Что-то должно случиться, – сказал он себе. – Боб Баррайс никогда не должен унаследовать предприятия. Что же, все мы напрасно вкалываем?»
Перед верхней прихожей, в которую выходили комнаты его матери, Боб натолкнулся на Ренату Петерс. Она явно караулила его.
