Григорий Карев - Твой сын, Одесса
Подошел буфетчик и поставил перед Галиной тарелку с холодной, бог знает на чем изжаренной, капустой. — «В катакомбах и этого нет, — подумала Галина, — да тут и теплее, чем на улице. Обогреюсь пока». Она развязала уголок платка с деньгами и, когда буфетчик наклонился, чтобы взять их, тихо сказала:
— Я вчера задолжала Сергею Петровичу десять лей. Передайте, пожалуйста.
Буфетчик отпрянул, будто ожегся. Потом скосил глаза на солдат, на сидевших за соседним столиком выпивох и, убедившись, что на него не обращают внимания, сдернул с плеча полотенце и, делая вид, что стирает со стола, наклонился, прошептал чуть слышно:
— Убирайся немедленно. Сергея Петровича ночью взяли.
Потом закричал на всю бодегу:
— Где я тебе возьму сало?! Нет у меня сала! Я предупреждал — капуста жарена на комбижире. Сало!.. Ты еще краковскую колбасу потребуешь. Так ее тоже у меня нету!
Он схватил тарелку с капустой и, высоко подняв ее перед собой, разгневанный пошел к стойке.
— Нищенка, а тоже мне — сала захотела!
Галина запахнула полы старенького ватничка, неторопливо повязала вокруг шеи концы большого рваного платка и, по-старушечьи согнувшись, пошла к выходу:
— Не гневись, хозяин. У меня желудок комбижиру не принимает.
Ветер и дождь утихли еще утром, а с обеда морозец начал стеклить лужи на мостовой. Мокрый ватник на Галине совсем задубел. Ноги от холода сводило судорогами. Руки закоченели. Ныла спина и кружилась голова от голода и усталости. Куда же теперь? Неужели придется вернуться в катакомбы, не встретившись ни с кем из подпольщиков?.. Ах, черт, хоть бы не заболеть, не свалиться среди улицы. В висках стучит, что в кузнице…
Марцишек и не заметила, как оказалась на Греческой площади, у одноэтажного дома, в котором жила ее давнишняя знакомая по библиотечным курсам Ляля Кица. Зайти, что ли, к ней?..
Правда, Ляля — девка-ветер, любит, чтобы дым коромыслом! Говорят, в какой-то развеселой бодеге певичкой устроилась… Но в душе она — наш, советский человек, не побежит заявлять в полицию.
Ляля гадала на картах молоденькой голубоглазой блондинке, когда Марцишек постучалась к ней в комнату. Как держала в руках колоду, так и застыла, чуть сигарета из губ не вывалилась.
— Галка?! Откуда ты? Что за вид!
— Здравствуй, Ляля. Вот проведать тебя зашла. Слышала, ты преуспеваешь?
— Боже мой! Да с тебя течет!
Ляля бросила на стол карты, быстрым движением поправила рассыпавшиеся по плечам иссиня-черные волосы, запахнула халатик и, пыхнув сигаретой, подошла к Марцишек.
— Сними ботинки. А то ты мне весь пол замараешь.
— Я бы сняла, да чулки у меня не суше, все равно натопчу.
Ляля метнулась к шифоньеру, выдернула нижний ящик:
— На вот шлепанцы. Разуйся… Господи, да у тебя и с ватника течет.
Пока Марцишек снимала задубевшими руками платок, Ляля молча смотрела на нее, попыхивая сигаретой. Потом повернулась к блондинке, со страхом и удивлением наблюдавшей за Марцишек:
— Линда, сходи, милочка, на кухню, посмотри, не закипел ли наш чайник. Возьми в тумбочке чай, там, в жестяной коробке, завари, пожалуйста.
Блондинка молча поднялась из-за стола, взяла коробку и как-то боком, испуганно прошмыгнула мимо Марцишек в коридор.
— Вот что, голубушка, — глубоко затягиваясь сигаретой и еле сдерживая волнение, сказала Ляля, когда дверь захлопнулась и Марцишек наконец-то стянула размокшие ботинки. — Я дам тебе теплые чулки и сухое белье. Переоденься и… уходи. Уходи, куда хочешь. Я из-за тебя рисковать не собираюсь.
— Ну что ты, Ляля!
— Нет, нет, — умоляюще прижала Ляля ладони к груди. — Уходи, пожалуйста. Видела, какие приказы расклеены по городу? Мне за тебя — расстрел!
— Какой расстрел? Что ты городишь? — искренне удивилась Марцишек. — Не понимаю тебя…
— Не понимаешь?.. Прикидываешься… Дурочкой меня считаешь? Думаешь, я не догадываюсь, откуда ты явилась? Да от твоих же тряпок за версту катакомбами несет, сумасшедшая!
— Боишься? — насмешливо спросила Марцишек, вешая ватник на гвоздь в двери.
— Боюсь, — грустно созналась Ляля. — Ты меня знаешь, Галка, я не продам, в гестапо не побегу. Но рисковать… Галочка, милая, — Ляля задрожала вся, по щекам покатились слезы. — Не надо меня впутывать!.. Я не жила еще… Страшно!
— А когда наши вернутся, не страшно будет?
— Нет… Я никому зла не сделала…
Марцишек хотела возразить ей, но подумала: надо торопиться, пока блондинка не вернулась в комнату.
— А я пришла к тебе жить, Ляля. Насовсем жить.
— Ко мне?! Ты с ума сошла! В коммунальной квартире? Да нас с тобой завтра заберут.
— У меня нет другого выхода, Лялечка. Заберут, так завтра, а не сегодня.
— Не губи, Галочка! — взмолилась Ляля. — Бери, надевай, что хочешь: шубку, ботики теплые, все, все отдам. Пропади оно пропадом! Тебе тепло будет!.. Ну где-нибудь переночуешь… в разрушенном доме… Только уходи!
— Я больна, Ляля. Мне нельзя в разрушенном доме. Если не у тебя, то есть только один выход: на Короленко, 15 живет Мария Николаевна Стрежень. Она обещала подыскать мне квартиру, временную. Но туда я пойти не могу, ты знаешь почему. Так вот: пока мы с твоей блондинкой будем чай пить, ты сходишь к ней и передашь, что я жду ее в шесть вечера на углу Садовой и Петра Великого. Да не вздумай, пожалуйста, выкинуть какой-нибудь фортель — я предупредила товарищей, что иду к тебе, если со мной что случится, они тебя найдут. Вот и все. Сходишь?
Ляля не успела ответить: открылась дверь и вошла блондинка с кипящим чайником в руках.
Ляля подала посуду, вынула из тумбочки несколько кусочков сахара, крохотный кубик маргарина и булку белого хлеба. Настоящего ситника, с розовой крохкой корочкой, какого Марцишек не видела с первого дня войны.
— Ах, ах! — вдруг спохватилась Ляля. — Уже четыре, в половине пятого аптека закрывается, а у меня не получено заказанное лекарство!
— Я схожу, Ляля Карповна, — поднялась из-за стола блондинка.
— Нет, нет! Что ты, Линдочка! Тебе не дадут. Я сама, быстренько. А ты уж поухаживай тут за гостьей.
Галина Марцишек налила себе чаю, отрезала большой ломоть хлеба и, преодолевая желание сразу впиться в него зубами, начала намазывать маргарин. Девушка сидела не шелохнувшись, не спуская с Галины больших синих глаз.
— Тебя зовут Линдой? — спросила Галина, чтобы как-то начать разговор, нарушить гнетущее молчание.
— Меня? — будто очнувшись от оцепенения, ответила девушка. — Нет, это для них я — Линда…
— Для кого для них? — стараясь сохранить спокойствие и сдержать предательскую дрожь в руках, спросила Галина.
