Андрей Баширов - Оборотни Индии
Судя по всему, мои слова произвели впечатление на Гафар Хана, но не то, которого я ожидал. Немного помолчав, он сказал:
— Хотел бы я поступить к ним на службу! Как ты думаешь, они всегда дают вино тому, кто хочет выпить?
— Несомненно!
— Тогда я точно пойду к ним, Амир Али. Такое вино — слишком большое искушение и для самого правоверного мусульманина, что уж говорить обо мне. — Гафар Хан посмотрел на опустошенную бутылку и сокрушенно вздохнул: — Амир Али! Ты сказал, что у тебя есть еще? — Да, осталось, но только одна бутылка! — я отдал ему вторую.
— Я счастлив, Амир Али! Мне хочется плясать, хотя… если меня увидят… Ах! — Гафар Хан громко чихнул — …какие-нибудь святоши, то может быть изрядный шум! Но спеть песню! Разве Аллах запрещает нам петь! Да будет благословенно его имя! Эй, кто-нибудь, принесите ситару! Я неплохо играю на ней!
— Ступай и позови Моти Рама, — велел я Пир Хану и обратился к нашему гостю:
— Ты не возражаешь, если он придет и поиграет нам немного?
— Да пусть идет, пусть идет сюда кто угодно, хоть сам шайтан — я выдеру ему бороду! А хорошо ли поет твой Моти?
— Как соловей! — сказал я. — Кстати, вот и он!
Поклонившись Гафар Хану, Моти Рам уселся рядом со мной.
— Ну что, Моти, жемчужина среди певцов, ты настроил ситару? — вопросил Гафар Хан.
— Да, благородный Хан, но боюсь, что эта бедная ситара не достойна прикосновения ваших рук!
— Ерунда! Ситара твоя хороша! Дай-ка! — Гафар Хан забрал ситару и так ловко исполнил несколько наигрышей, что мы все вскричали в восхищении:
— Вах! Скорей играй, благородный наш гость, мы сгораем от нетерпения!
— Дайте мне еще выпить! — потребовал Гафар Хан. — Что будем петь — газали? Отлично! Амир Али! Что же ты медлишь — наливай! Ты мой кравчий, и я буду петь в твою честь, как это делал великий Хафиз! Вспомни, как говорилось: «Налей-ка, кравчий, вина остаток!». Ах, какая благодать это твое вино! Только вот вкус у него другой, не то, что у первой бутылки.
— Так и должно быть! — сказал я. — На второй бутылке наклеена какая-то другая бумажка, значит, в ней и вино другое, наверное, еще лучше!
— Отлично! — воскликнул Хан. — Пой же, Моти!
Моти запел, а Гафар Хан стал сопровождать его пение музыкой. У них получился прекрасный дуэт, достойный куда более изысканной публики, чем та, что собралась в моей палатке.
— Вах, вах! Шабаш!!! — вскричали Пир Хан и я, когда дуэт кончил петь. — Теперь твоя очередь, Гафар Хан. Спой-ка нам что-нибудь.
— Вина мне, еще вина! — потребовал Гафар Хан. — Да налейте-ка и Моти Раму!
— Извините, — сказал Моти. — Я индус и к тому же брамин, так что пить никак не могу!
— Зря! — огорчился Гафар Хан. — Лучше бы ты был мусульманином. Впрочем, Рам, Хан — какая разница! Сейчас спою!
Гафар Хан, глаза которого покраснели от вина и опиума, а голос стал хриплым, как у козла, попытался спеть, изображая при этом из себя танцовщицу, то есть ворочая глазами из стороны в сторону и пытаясь повторить ее ужимки и жесты. Мы чуть было не расхохотались, но, удержав себя, выразили восторг.
— Ха! — крикнул Гафар Хан, спев пару куплетов. — У меня пересохла глотка, видать, я и впрямь простудился. Дайте мне еще вина!
Вино и опиум сделали свое дело. Голос Гафар Хана становился все более мерзким, а язык все более развязным. Бросив в конце концов ситару на землю, он, брызгая слюной и икая, сердито объявил:
— Так дальше дело не пойдет, Амир Али! Как же мне петь — ик! — если целый день я командовал тысячами этих дураков — ик! — и у меня теперь заболело горло! Я, славный предводитель трех тысяч воинов, должен еще и петь! Как настоящий певец, да? Ик! Больше не буду, хватит! Ик! Послушай, Амир Али, я икаю! Что делать? Ик!
— Выпей еще вина, хан, это лучшее средство от икоты, — предложил я.
— Давай сюда! Я выпью его стоя, как это делают англичане — да будут осквернены их сестры — ик! — и матери их тоже! Все равно я готов служить им и пить каждый день, пить больше любого из них. Ты говоришь, они пьют стоя? Что они при этом говорят?
— «Гип, гип, ура!» — сказал я. — Мне рассказал об этом один бродяга, который прислуживал их повару и видел их безобразные оргии.
— «Гип, гип, ура!» Что это значит, Амир Али?
— Я полагаю, что так они обращаются к своему Богу, ну, как мы, когда говорим: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!».
— Тогда я выпью, как они и как мусульманин, — закричал Гафар Хан, вставая на ноги и допивая последнюю чашу.
— Бисмиллах! Гип, гип, ура! А! Держите меня, я падаю!
Его голова упала на грудь, глаза закатились; он шагнул вперед, пытаясь сохранить равновесие, но упал ничком на землю.
— Хватит! — вскрикнул Пир Хан, ловко увернувшийся в сторону от падающего тела. — Англичанин ты или мусульманин, но с тебя довольно!
— Посадите его! — велел я. — Пора кончать с ним.
Его с трудом усадили. Голова Гафар Хана безвольно моталась из стороны в сторону, а на губах его выступила пена.
— Он умирает, — сказал Моти. — Мы не можем трогать умирающего — это запрещает нам Кали.
— Ничего он не умирает, — сказал я. — Все пьяные выглядят так же. Я таких много видел. Приподнимите-ка его голову. Так!.. Готово!
Через несколько секунд с Гафар Ханом было покончено. Вскоре та же участь постигла и саиса, который спал рядом с палаткой. Пир Хан и Моти быстро распотрошили седло, достав оттуда золото, а в это время наши могильщики избавились от трупов Гафар Хана и слуги, не забыв бросить в могилу остатки седла.
— Что нам делать с его лошадью, Амир Али? — спросил Моти. — Мы не можем оставить ее себе, ибо все ее знают, а времени перекрасить коня у нас нет.
Я призадумался: если оставить благородное животное у нас, то мы немедленно попадем под жестокое подозрение и нам несдобровать.
— Придется его уничтожить, — решил я. Неподалеку отсюда, на расстоянии полета стрелы, есть глубокая расселина в скалах. Туда мы его и сбросим. Жаль, конечно, но своя жизнь дороже.
Мы подвели коня к самому краю глубокого ущелья. Я резко провел мечом по горлу несчастного животного — оно взвилось на дыбы и, попятившись, рухнуло в пропасть.
Исчезновение Гафар Хана было замечено на следующее утро. Его соратники высказали тысячу предположений о судьбе пропавшего. Кто-то сказал, что его забрал шайтан за все грехи и злодеяния. Другие считали, что он накопил несметное богатство в результате грабежей и почел за благо скрыться, опасаясь, как бы кто-нибудь не отобрал у него добычу.
На следующем привале Читу велел мне прийти к нему в палатку. Он хотел опросить слуг Гафар Хана и полагал, что мой живой и цепкий ум поможет разобраться с этим запутанным делом. Я не замедлил явиться и повел допрос таким образом, чтобы не оставить у Читу никаких сомнений в бегстве Гафар Хана. Слуги, до смерти перепуганные моим обещанием содрать с них заживо шкуру, если они вздумают сказать хоть слово неправды, воздержались от всяких домыслов и предположений, а показали, как один, что их хозяин в злополучный день исчезновения почти не показывался им на глаза, сидя больным в палатке, ни о чем с ними не разговаривал, а вечером пропал вместе со своим доезжачим, вот и все!
