Рафаэль Сабатини - Искатель. 1993. Выпуск №1
При упоминании дворянского титула Гонзага встрепенулся, исподтишка принялся изучать лицо великана. Грубое, жестокое, обрюзгшее, раскрасневшееся от выпитого, длинный нос, горящие глазки. Ничего себе, кавалер. Да, он был при оружии. Из-за пояса торчали рукояти меча и кинжала, на столе лежал заржавленный металлический шлем. Но эти боевые атрибуты указывали лишь на принадлежность к клану наводнивших Италию наемников, готовых за деньги воевать за кого угодно. А великану тем временем надоело рассматривать Гонзагу, он повернулся к своим собутыльникам и начал громко рассказывать о своих подвигах десятилетней давности во время Сицилийской войны.
Гонзага навострил уши. Выходило, он наткнулся-таки на нужного ему человека. Притворяясь, что пьет принесенное Лучано вино, он жадно вслушивался в красочное описание событий, в которых рассказчик играл не последнюю роль. Думал же Гонзага о том, сможет ли великан вновь собрать людей, которых когда-то вел в бой.
Полчаса спустя собутыльники встали и откланялись, оставив великана в одиночестве. Уходя, они искоса глянули на Гонзагу.
Тот все еще колебался. А головорез то ли грезил наяву, уставившись в одну точку, то ли заснул с открытыми глазами. Наконец, собравшись с духом, Гонзага встал и направился к противоположной стене. Очень неуютно чувствовал он себя в этой таверне, ибо привык к просторным залам и дворцовым покоям.
— Господин мой, — робко начал он, не окажете ли вы мне честь распить со мной кувшин вина?
Глаза великана, до того пустые и безжизненные, сверкнули огнем. Он устремил взгляд на Гонзагу, гордо вскинул голову, и на мгновение Гонзага подумал, что получит отказ.
— Распить с вами кувшин вина? — Должно быть, тем же тоном грешник спрашивал бы ангела, предложившего ему податься в рай: «Я попаду на небеса? Неужели попаду?» В глазах великана появился хитрый блеск. Неспроста, видать, этот красавчик предлагает ему выпить. Он уже хотел спросить, а что от него потребуется взамен, но здравый смысл подсказал, что делать этого не следует. Ибо, выслушав предложение и отказавшись, он мог лишиться выпивки. Тем более что о деле можно поговорить и после того, как кувшин поставят на стол.
Он попытался изобразить улыбку.
— Уважаемый, с таким благородным господином я готов выпить хоть целый бочонок.
— Так вы согласны? — на всякий случай переспросил Гонзага.
— Конечно, клянусь Бахусом! Мы будем пить, пока в вашем кошельке не останется ни одной монетки или в таверне кончится вино.
Гонзага кликнул Лучано и попросил кувшин лучшего вина. Пока хозяин таверны бегал за ним, уселся напротив великана. Пауза затягивалась, и первым заговорил Гопзага:
— Холодная сегодня ночь.
— Юпоша, у вас, должно быть, помутилось в голове, — ответствовал великан. — Ночь, наоборот, очень теплая.
— Я же сказал — холодная. — Гонзага не привык, чтобы ему противоречили те, кто был ниже его по происхождению. К тому же ему хотелось и самоутвердиться.
— Значит, вы ошиблись, — с ухмылкой возразил великан, — Ибо я уже поправил вас, указав, что ночь сегодня теплая. Святые ангелы! Я не привык к тому, чтобы со мной спорили, милый красавчик, даже если склоны Везувия белы от снега.
Лицо Гонзаги стало пунцовым, и лишь появление у стола Лучано с кувшином вина спасло его от резкой реплики, которая могла привести к нешуточной ссоре. Но от одного вида кувшина великан разом успокоился.
— За долгую жизнь, ненасытную жажду, большой кошелек и короткую память! — провозгласил он тост, толковать значение которого Гонзага не решился. Выпив чашу до дна, поставил ее на стол, утерся рукавом. — Кажется, я еще не узнал, чьим обществом наслаждаюсь в сей час?
— Вы слышали о Ромео Гонзаге?
— Гонзага — фамилия известная, но вот о Ромео Гонзаге слышать не доводилось. Так это вы?
Гонзага кивнул.
— Благородная семья, — тоном своим великан подчеркивал, что и он не простолюдин. — Позвольте представиться и мне. Эрколе Фортемани. — И столько гордости было в его голосе, словно представлялся сам император.
— Грозная фамилия, — не без нотки удивления отметил Гопзага. — И как благородно звучит.
Великан внезапно разозлился.
— А в чем дело? — взревел он. — Говорю вам, фамилия моя грозная и благородная, как и я сам. Дьявол! Разве это не видно с первого взгляда?
— Но я и не ставил под сомнение ваши слова, — пролепетал Гонзага.
— Естественно, иначе бы вы уже покинули этот свет, мессер Гонзага. Но вы подумали об этом, и я склоняюсь к тому, чтобы доказать вам, что даже такие мысли не остаются без последствий.
Уязвленная гордость подвигла великана на длинный монолог.
— Так знайте же, мессер, перед вами капитан Эрколе Фортемани. В этом звании я служил в армии папы. Я сражался за Пизу под началом Бальони из Перуджи. Я командовал сотней кавалеристов в знаменитой наемной армии Джаннони. Я воевал с французами против испанцев и с испанцами против французов. Я был капитаном и в войсках Чезаре Борджа, и короля Неаполя. Теперь, юноша, вам, должно быть, понятно, с кем вы имеете дело, и если имя мое не сияет огненными буквами над всей Италией, то причина тому одна — славу моих побед присваивали те, кто меня нанимал!
— Да вы просто герой, — всю эту ложь Гонзага воспринял за чистую монету. — Сколь же велики ваши боевые заслуги!
— Заслуги, конечно, есть. Их достаточно для того, чтобы вновь получить место наемника. Но великими их назвать нельзя. То удел полководцев.
— Думаю, что не след нам спорить об этом, — примирительным тоном ответил Гонзага, опасаясь очередного взрыва ярости.
Но не тут-то было.
— Кто говорит, что не будем? — ощерился великан. — Кто помешает мне, ежели я захочу спорить? Отвечайте! — Он приподнялся из-за стола, распираемый гневом. — Но полно! — И успокоился, словно по мановению волшебной палочки. — Как я понимаю, вас привлек сюда не блеск моих прекрасных глаз и не великолепие моего наряда. — Он приподнял полу своего изодранного плаща. — И вино вы заказали не потому, что вам не с кем выпить. Наверное, вы хотите меня о чем-то попросить.
— Вы абсолютно правы.
— Для этого не нужно большого ума, клянусь Господом! — усмехнулся Эрколе, но тут же лицо его посуровело, он понизил голос до шепота: — О чем пойдет речь, мессер Гонзага? Если вы желаете, чтобы я перерезал кому-то глотку, или намерены предложить мне какое-нибудь грязное дельце, советую поостеречься, если вам дорога собственная шкура, и поскорей убраться отсюда.
