Виктор Топоров - Приключения 1990
Труднее загадывать о детективе политическом: здесь и, с одной стороны, разрядка и, с другой, нарастающая межнациональная и социальная напряженность. Многое в этом отношении зависит от того, в какую сторону повернет все наше находящееся на распутье общество, что станет и что станется с государством.
Но должны, конечно же, появиться и детективы неожиданные, детективы невычисляемые и непредсказуемые, потому что вновь обретенная свобода не сможет не проявиться и в этом.
Как соотносится со всем вышесказанным содержание предлагаемого вашему вниманию сборника? Едва ли читатель детективов будет благодарен автору предисловия, если тот начнет пересказывать их сюжеты. Скажу только, что промежуточный — переходный — этап в развитии советского детектива отражен и зафиксирован в книге достаточно точно.
Вот, например, повесть Андрея Молчанова «Перекресток для троих». Написанная и опубликованная в журнале несколько лет назад, она сразу же была подвергнута разгромной критике. И немудрено. Писатель попытался честно поставить вопрос о тотальной коррумпированности общества, в котором мы живем, о зыбкости границы между, так сказать, нормальным и преступным поведением и с ходу был зачислен в очернители действительности.
Совсем другого толка повесть Бориса Руденко: добро и зло разведены здесь в разные углы ринга, зло преобладает, а «афганцы», становящиеся бескорыстными рэкетирами, безнадежно запутываются в сложностях нашей жизни. Повесть любопытна и тем, что техника рэкета (избиения, угрозы и прочее), к которой обращаются молодые робин гуды, показана вполне достоверно. И недоумение избиваемых и шантажируемых воров и расхитителей вполне естественно: почему с них не берут положенного выкупа? На эту же или весьма сходную тему сейчас написан ряд пьес, с успехом идущих в театрах страны.
Любопытные вопросы встают в связи с превосходно написанным рассказом Юрия Нагибина. Прототипы его персонажей легко узнаваемы. Но тем страшней то, что о них рассказывается. И все же, что перед нами: беллетризованная статья на основе не обнародованной еще информации? Материализовавшаяся в рассказ сплетня? Писательская фантазия? Или писательская гипотеза? Скорее всего последнее.
Документальная повесть Валерия Аграновского о советском разведчике в Англии (хорошо, кстати говоря, англичанам, которые называют шпионами и своих разведчиков, и чужих) написана под знаком известной песни «А вчера прислал по почте два загадочных письма». Наши секретные службы, как женщины Востока, не спешат показывать свое лицо постороннему. Аллах запрещает? Впрочем, совсем недавно нашлись секретные документы, которые долго и безуспешно искали в секретных архивах. И нашлись они в архивах открытых, общедоступных! (см. «Аргументы и факты», 1989, № 46).
Повесть Г. К. Честертона «Шар и крест» скорей всего несколько удивит читателя. Удивит как сама по себе, так и фактом публикации на страницах альманаха приключенческой и детективной литературы. Конечно же, никакой это не детектив, да и приключения в повести носят условно-аллегорический, зачастую откровенно пародийный характер. Тем не менее познакомиться с нею стоит.
Г. К. Честертон — один из признанных классиков детективной литературы. Его патер Браун стоит в одном ряду с такими всемирно знаменитыми образами сыщиков (или, точнее, расследователей), как Шерлок Холмс, лорд Вимси, Эркюль Пуаро, комиссар Мегрэ. И в то же время дело с его детективами обстоит не так просто, как может показаться на первый взгляд. У них почти всегда есть мистическая или как минимум символическая подоплека. Анализируя творчество Честертона, замечательный аргентинский писатель Хорхе Луи Борхес проницательно заметил, что детективный сюжет находит в его рассказах, как правило, две развязки — мистическую и реалистическую. Причем — и в этом глубина и оригинальность наблюдения Борхеса — мистическая более органична творчеству и мировоззрению английского писателя, но сам он, словно страшась быть неправильно понятым, всякий раз предлагает как окончательное толкование событий реалистическую развязку.
Повесть-притча «Шар и крест», лишенная признаков детективного жанра, выстроена тем не менее по сходному принципу: противостояние, а точнее — сложное переплетение и взаимотяготение Добра и Зла, о котором идет здесь речь, может быть понято и как рассказ о странствиях души (может быть, именно одной души, хотя героев-антагонистов здесь двое), и как рассказ о психическом заболевании пациента или пациентов сумасшедшего дома. Сочетание примет реальности с явно гротескными деталями и перипетиями придает повести несколько комический и, как отмечено выше, пародийный характер. Однако же она может быть прочитана человеком, не лишенным фантазии, и всерьез. И уж во всяком случае, любой читатель отметит окрашенные поэтическим вдохновением страницы.
Здесь уместно добавить, что, не будучи детективом, повесть «Шар и крест» положила начало традиции «психотического детектива» и в этом отношении имеет немалую историческую ценность. Можно упомянуть, например, роман современного английского писателя Чарльза Маклина «Страж», герой которого и сам на протяжении всего повествования не может понять, то ли он вступил в поединок с дьяволом, то ли лечится у вполне добросовестного психиатра. Сходные проблемы трактует и ставший знаменитым благодаря одноименному фильму роман американского писателя Уильяма Петера Блэтти «Экзорцист»: для того чтобы бороться со Злом, его необходимо прежде всего именно как Зло распознать. А Зло привлекательно, оно «человекообразно», как пишет Уистен Хью Оден в стихотворении о Германе Мелвилле (авторе «Моби Дика», посвященного той же теме), и поэтому выбор для каждого и каждый раз и предельно важен, и крайне непрост.
Каким детектив был вчера — нам понятно. Каким станет завтра — мы пытаемся догадаться. А сегодняшний — что ж? — почитаем сегодняшний. Академик Абалкин сказал, что мы живем не хуже, чем работаем. Перефразируя эти слова, можно отметить, что мы читаем детективы, которые не хуже остальной литературы последних двух-трех лет.
Андрей Молчанов
ПЕРЕКРЕСТОК ДЛЯ ТРОИХ
© Молчанов А. А.
Игорь Егоров
Проснулся я рано, хотя за последние полтора года мог спать до «каких влезет». Но я торопился жить. Те, кто был в армии или в тюрьме, поймут меня без труда.
Встал. Мягкая подушка, стеганое одеяло... Блаженство. Даже госпиталь ни в какое сравнение не идет, хотя больничная кровать после казарменной попервоначалу мне тоже показалась чем-то вроде райского ложа. В госпиталь я угодил по собственной дурости: врач, инспектировавший нашу роту, спросил, щупая мой живот: «Жалоб нет?!» Я сказал, ради хохмы, кажется, будто болит в левом боку. «Часто?» — «Часто». — «Та-ак!» Врач, как выяснилось позже, был окулист.
