Иван Руж - Таинственное похищение
— Лиман, встань у двери! — сурово и властно приказал, Незиф.
Побледнев от страха, длинношеий Лиман встал и послушно, как собака, поплелся к двери. Он смотрел на происходящее расширенными от ужаса глазами. Что задумал Незиф? Ведь Ибрагим — самый надежный их укрыватель и соучастник.
— Где золото? — прерывистым голосом спросил Незиф.
Ибрагим не только не ответил, но даже не взглянул на него, словно вопрос был задан не ему.
— Послушай, Ибрагим, я тебя на мелкие куски искрошу, но заставлю заговорить Лучше по-хорошему отвечай, — сказал Незиф, играя ножом. Под обтянувшейся на его щеках кожей перекатывались желваки. — Эти деньги мои, мне обещаны.
— Нет у меня денег, — глухо, почти шепотом ответил Ибрагим. — Обманули тебя, Незиф. Зря лютуешь. Развяжи меня.
— Или я с золотом отсюда уйду, или ты с жизнью распростишься.
Лицо Ибрагима стало пепельно-серым. Глядя перед собой, он напряженно думал. Руки и ноги крепко стянуты. Дом пуст. Вокруг — ни души, только горы, лес, овраги. Кто придет к нему на помощь, если он начнет кричать? Никто. Ибрагим думал и выжидал. Все в нем было напряжено до предела. Он был готов в первый удобный момент вскочить, как дикое животное, и бежать, спасаться.
Схватив Ибрагима за ворот грязной рубахи, Незиф грубо его встряхнул. Рубаха лопнула, в руках Незифа остался вырванный клок. Он повернул Ибрагима к себе, размахнулся и стукнул его черенком ножа по лбу.
— Говори, где?
Ударенное место сначала побелело, а затем вздулось, как подошедшее тесто, и покраснело. Лиман хотел было закричать, но страх парализовал его волю, он стоял, оцепенев, у двери, не зная, что делать, и только изо всех сил сжимал обеими руками щеколду.
— Отдай по-хорошему! — снова прошипел Незиф.
Кадык Ибрагима шевельнулся, сухие губы дрогнули. Незиф подумал, что он сейчас заговорит, но Ибрагим не промолвил ни слова. Золото! Что знает Незиф о том, как жил Ибрагим все эти голодные военные годы, как боролся с нуждой? Ему-то, наверное, не приходилось собирать по стебельку траву и печь из нее лепешки, толочь в деревянной ступе бобы на муку. Слышал ли он хоть раз душераздирающий плач голодных детей, похожий на скуление маленьких, заброшенных щенят, видел ли, как скатываются слезы по высохшему лицу измученной жены, продавал за бесценок скот, домашний скарб — все, за что можно выручить хоть что-нибудь?
Мысли эти вихрем проносились в голове Ибрагима, жгли сознание. Он хорошо знал — от Незифа пощады не жди, и пока вернутся с поля жена и дети, его уже не будет в живых, труп его будет валяться на дне какой-нибудь пропасти, куда его бросит Незиф, чтобы замести следы, и только мухи, которые все так же назойливо будут кружиться над каплей засохшей на полу крови, подскажут о том, что здесь произошло. Но кто догадается, что это кровь Ибрагима?
— Ищи, Незиф, — сказал он не своим голосом, — перерой весь дом! Ты ведь его хорошо знаешь. Не впервой сюда приходишь. Не раз ты прятался в его темных углах, когда по пятам за тобой шли пограничники и лесники. Возьми все золото, что найдешь!
Слова его, словно каленое железо, обожгли Незифа. Он пришел в ярость, вскочил и бросился на Ибрагима.
— Отдай мои деньги! Из самого Мосра я за ними пришел. Где они? — прохрипел он и, надавив связанному на живот коленом, поднес к его обнаженной груди нож.
Ибрагим видел краешком глаза, как блеснуло тонкое острие, почувствовал его прикосновение к телу и затаил дыхание. Стоило ему вздохнуть, как грудь сама касалась кончика проклятого ножа. В комнате стало темней. «Солнце зашло за облака, — подумал Ибрагим. — Может, дождь соберется? И нынче рано началась засуха, а земле дождь нужен. Жена и дети, небось, уж в поле. Шагают по сухой земле, от мотыг пылища стоит. А торбу с хлебом, конечно, на какой-нибудь сук повесили, лес-то рядом. В торбе такой же черный, потрескавшийся хлеб, что ел и Незиф. Кукурузные листья шумят. Уродится ли в этом году кукуруза? Хоть бы уродилась, чтоб на хлеб хватило. А то снова придется бобы толочь и растирать мякину с травой, как прошлой весной».
Боль от уколов ножа усилилась, прервав поток его мыслей. Он еще плотнее стиснул побелевшие губы, глаза от напряжения вылезли из орбит. Горло конвульсивно сжималось, выдавая внутреннее состояние истязаемого.
— Где золото? — злобно шипел Незиф, всякий раз при этом покалывая его кончиком ножа. Лезвие покрылось мелкими капельками крови. Свертываясь, она словно ржавчиной покрыла его. Под рубашку стекали тоненькие алые струйки. Но Незифу этого было мало. Он с силой дернул края заношенной рубахи и оголил тощие, выпирающие ребра. Обтягивающая их кожа, вся в мелких пупырышках от боли и нервного напряжения, была серой и, холодной.
«Что Незиф надумал сделать с Ибрагимом? — недоумевал Лиман, продолжая неподвижно стоять у двери. — Неужто и впрямь у Ибрагима есть золото? Отдай его, Ибрагим, знаешь, какой лютый нрав у Незифа», — хотелось крикнуть Лиману, но у него будто язык к гортани прилип.
Вконец растерявшийся, перепуганный, он, как загипнотизированный, смотрел на то, что происходило лишь в нескольких шагах от него. По жестокому выражению, застывшему на лице Незифа, он читал, что Ибрагима ждет самое худшее. Отчего же Ибрагим не сопротивляется? Почему не плачет, не просит пощады? Кремень, не человек! В голове у Лимана гудело, мысли беспорядочно метались, один за другим возникали, оставаясь без ответа, вопросы. Собрав все силы, он едва выдавил не своим голосом:
— Незиф, что ты делаешь? Ведь это Ибрагим, наш Ибрагим!
Крылья нависших бровей Незифа приподнялись, и он впился в расширенные зрачки Лимана таким страшным взглядом, что тот залепетал в испуге:
— Ладно, Незиф, ладно, тебе лучше знать, что делать.
Незиф замахнулся ножом. Желание вскочить, бежать и спастись прогнало все мысли Ибрагима. Но тело его стягивала веревка. Проклятая пеньковая веревка, впившаяся в мясо! Эх, будь у него свободны руки, он бы вцепился железными пальцами в короткую шею Незифа и сжимал ее до тех пор, пока тот не перестал бы шевелиться! Если б он только мог, он бы отбивался изо всех сил, дрался бы, кусался, но он был не в состоянии что-либо сделать и лежал неподвижно, напрягая мускулы, с пересохшим от волнения ртом.
Незиф снова замахнулся ножом. Брызнула кровь. Ибрагим закусил губу, чтобы сдержать крик. В зрачках его мелькнула тень, но глаза оставались по-прежнему сухими.
— На мелкие куски искрошу, пока от тебя ничего не останется. Отдай золото! Подумай — у тебя дом, жена, дети. На кого ты их оставишь?
— Аллах велик, аллах все видит, — прошептал Ибрагим, едва шевеля сухими потрескавшимися губами. Взгляд его померк. Он скорчился, чтобы подавить стенания, но не смог. Из груди вырвался болезненный, сдавленный стон.
