Юрий Ищенко - Черный альпинист
Они выехали по южной трассе за пределы Алма-Аты, помчались с ветерком по направлению к границе с Китаем. Горы опять теснились с правой стороны, наседали на поля, засаженные табаком. Чернолицые уйгурки рвали с кустов листья, закидывали в корзины за спиной. Иногда попадались посадки лука, залитые водой, в грязи семенили маленькие трудолюбивые корейцы — шабашили по договору с колхозами. В колхозах корейцы работать не любили.
Солнце начинало клониться к закату, и Тахир спешил, обгоняя попутки. Марина скорости не боялась, наслаждалась ветром, треплющим в приспущенное окно ее волосы, пейзажем с блестящими пирамидальными тополями, озерками, степью. На шестидесятом километре притормозили у чайханы, взяли шашлыка шесть палочек, по свежей лепешке умяли, запили лимонадом. Теперь надо было за Талгаром сворачивать в горы.
— Садись назад, там плед, укройся и спи, — посоветовал Тахир Марине. — Опоздали мы немного с выездом, на турбазу попадем затемно.
— А нас устроят?
— Не боись, Тахира там знают, — горделиво ответил Тахир.
Марина уснула, хотя «жигуленок» весьма потряхивало на скорости — трасса становилась все хуже. Тахир поглядывал на спящую в зеркальце заднего обзора. Страсти из-за нее в его жизни разгорелись нешуточные. Марина об этом пока не ведала.
После последней встречи, когда они всю ночь гуляли недалеко от его дома, на речке, и впервые долго и откровенно рассказывали друг дружке о себе, он был поражен. Он смог поделиться с женщиной, девчонкой-соплячкой, своими сомнениями, даже опасениями, смог довериться! И, отвезя ее на такси к общаге, вернулся домой, сел, вспомнил еще раз весь разговор — и решил, что нужно на Марине жениться во что бы то ни стало. И, как подобает уйгуру, рассказал о решении матери. А мать, преподающая в институте английский и немецкий, доктор наук, узнав, что его избранница русская, впала в отчаяние. Оказалось, что они мусульмане (Тахир этот вопрос представлял смутно), они должны беречь и продолжать свой род, кровь, уйгурскую нацию, в конце концов. И девушку ему уже давно подобрали в Чилике, родня так решила, скромную, работящую, из богатого и достойного рода. А не городскую шалаву! Мать говорила по-уйгурски, быстрым шепотом, и только русские ругательства Тахир понимал хорошо, поэтому взбесился, сам стал ругаться, хлопнул дверью и ушел ночевать к сослуживцу. Тогда в милиции еще никто не знал о его переводе в КГБ, и отношения были нормальными. А сам перевод расценили как предательство — эти два министерства резко и издавна враждовали.
«Жигуленок» выехал на развилку, где асфальт кончился, в три стороны разбегались грунтовые дороги, изуродованные дождями и сельскохозяйственной техникой. Тахир разглядел выцветший указатель «Совхоз „Горный гигант“», свернул, поехал, резко сбросив скорость. Боялся за отцовскую машину и не хотел раньше времени разбудить Марину. Они и так много разговаривали, от говорильни у него часто голова начинала болеть.
Сегодня вечером он сделает Марине предложение. Или, лучше, с утра. Нет, надо подготовиться, слова подобрать, а главное — присмотреться, узнать ее получше. Тахир верил, что ему не откажут. Он сильный, уверенный, профессия мужественная и таинственная — КГБ. Она бросит свой комбинат, хотя спорт резко бросать не надо, фигура-то на загляденье. Поступит в институт, ей надо заниматься искусствами: литературой, живописью, много стихов знает, картины с первого взгляда определяет, в каком стиле и кем написана. У него будет интеллигентная жена, красивая и элегантная. Будет учить Тахира манерам, самому некогда выучиться. А потом они поедут в Москву, — Тахир там служил полгода, и ему город понравился, возможности несравнимые. И родня в Москве есть, тоже помогут!
Обогнув плоские холмы предгорья, перескочив по хлипкому мостику каменную россыпь речки, дорога справилась с волнением и направилась вверх, набирая петлями высоту. Горы тоже стремительно увеличивали мощь и размеры, но пока еще они были засажены яблоневыми садами. Иногда вдали, на выжженных солнцем склонах можно было различить медленно ползущие кляксы грязно-соломенного цвета — это кормились отары овец, где-нибудь рядом гарцевала блошиная фигурка чабана на коне.
В милиции он проработал года два: год участковым, второй — в только что образованном ОМОНе. Участковым было особенно трудно — изнурительные обходы квартир, ежедневные звонки о пьянках и разборках внутри семейств. Чуть ли не «шестеркой» стал себя ощущать — и из-за пренебрежения со стороны коллег из РОВД, и потому, что работал в «Орбите», в своем же районе. Алкаши и шпана с ним раскланивались, на базаре торгаши и спекулянты, хитро мигая и причмокивая, норовили сунуть тайком в сумку чего повкуснее (один идиот мясник напихал говяжьей вырезки прямо на хлеб, — разозлился и побил того мясника, так остальные решили, что качество говядины его не устроило). Но главное — тупость и бесперспективность его раздражали. Он тонул и тупел «на этой войне», участковые жили дружно: вместе напивались по вечерам, вместе водили в опорный пункт баб, запираясь и отключая телефон на ночь, вместе долго и нудно били морды каким-нибудь «слишком борзым ханыгам». Он старался не отставать от остальных, но заметил — и учеба на заочном уже стала хромать, и сама работа тошноту вызывала. Поэтому с помощью отца ушел в ОМОН. И там иногда случались заварухи для настоящих мужиков.
Сашка, одноклассник и приятель, как-то посидел с ним за бутылкой (собирались на пару к Натали, общей возлюбленной, в гости махнуть), послушал его героические рассказы, резюмировал:
— Тебе, Таха, нельзя долго на такой работе сидеть. У тебя есть склонность к насилию, и когда даешь ей волю, ты сам звереешь и тупеешь. А зачем тебе это? В мордоворотах ходить каждый дурак может. Ты пробивайся туда, где мозгами воюют, раз уж так нравится тебе сама война.
Тахир обиделся, они поругались, но слова приятеля, чей ум уважал, запали в душу. Затем случились два происшествия, которые и подтолкнули к решению идти в КГБ.
Сперва произошел срыв. ОМОН на первых порах, сразу после формирования, очень натаскивали, заставляли каждый день на базе заниматься кроссами, плавать, с тяжестями возиться; через день по вечерам водили на стрельбище или в зал единоборств. И после пьянства да блядства в участковых Тахиру трудновато приходилось. А тут устроили марш-бросок по проклятым горам в полном боевом облачении — с бронежилетами, АКМ, рожками, в тяжеленных ботинках, воздухонепроницаемой униформе… От Медео до города по горам, да не по тропам — продирайся через колючие заросли, вверх-вниз, половина взвода сошла с дистанции. Тахир добежал, пусть и не первым, не позволил себе отстать. Только присели — тревога. Выезд на Первую Алма-Ату, облава, наркоманов с притона спугнули, те гашиша накурились, с ножами и отвертками на мирных прохожих кидались. В общем, устал жутко. Утром домой возвращался. Зашел в свой подъезд, на третий этаж к родной квартире поднимался. А тут крики, вопли «убивают!..» — соседи пьющие очередную разборку устроили. Он не обратил внимания, зашел к себе, мать ему завтрак сразу на стол поставила, чтобы поел и отсыпаться завалился. Сама по магазинам отправилась. Он лег — от шума спать не может. И тут младший брат из школы вернулся — говорит, в подъезде пьяный сосед к матери пристает. (Потом выяснилось, что сосед пытался «о жизни поговорить».)
