Всеволод Воеводин - Слепой гость
Я придумывал много самых мрачных возможностей, когда Бостан, такой же, как всегда, лохматый, с вытаращенными глазами, спрыгнул с камня и оказался прямо передо мной. Я очень обрадовался: приятно было увидеть своего человека.
Я рассказал ему о планах Шварке, и Бостан стал очень серьезен.
— Дом отдыха близко, — сказал он, — надо было тебе раньше мне сообщить.
Я стал доказывать, что раньше мне было никак не уйти, но Бостан покачал головой с видом, говорившим достаточно ясно: уж я-то удрал бы, будь спокоен!
— Хорошо, — сказал я, — что же делать?
— Надо попробовать, — сказал Бостан, — сократить дорогу. Здесь есть где-то спуск в ущелье.
— Бостан, — сказал я, — это дикие люди. Они не остановятся перед убийством.
— Да, — сказал Бостан, — я попробую сократить дорогу.
В двух километрах от дома отдыха начинался спуск в ущелье. Бостан рассчитывал, что ему удастся спуститься благополучно. Но нужно было идти обратно за караваном. Мы побежали, и по дороге я выяснил несколько подробностей, заставивших меня серьезно забеспокоиться за успех нашего дела. Во-первых, оказывается, сам Бостан никогда не был в этих местах; во-вторых, мальчик, который рассказывал ему об этом кратчайшем пути от дома отдыха к шоссейной дороге, повредил на нем ногу и вынужден был вернуться обратно.
Караван далеко ушел, пока я бегал за Бостаном. По сторонам дороги вместо камней лежала поросшая травой земля. Справа шло ущелье, внизу текла река и росли деревья, казавшиеся нам кустарником. Склон ущелья был так крут, что самая мысль о том, чтобы опуститься вниз, казалась нелепой. Однако Бостан внимательно вглядывался и наконец остановился. Три больших камня лежали на краю ущелья. Узенькая расселина вела вниз.
— Здесь, — сказал Бостан. — До свиданья.
И, не теряя времени на лишние слова, он стал ползти по расселине вниз. Я посмотрел сверху, как осторожно двигалась по незаметным мне выступам маленькая его фигурка, а потом побежал догонять караван.
Скоро лес обступил дорогу, и деревья оплели над моей головой длинные зеленые ветви. Дорога свернула, и впереди промелькнула нарядная дача, выкрашенная в белый с зеленым цвет.
Я ускорил шаги, я почти бежал и вдруг споткнулся обо что-то мягкое. Я посмотрел под ноги. Труп большой белой овчарки лежал на земле. Я увидел капельки крови на шерсти возле уха и мутные остекленевшие глаза. У меня замерло сердце, потому что труп этот в веселом саду, возле нарядного дома, предвещал убийства и разрушение. Я стоял, тяжело дыша, и в этот момент до меня донесся бессвязный, отчаянный крик, выстрел и звон разбитого стекла. Со всех ног я пустился бежать дальше.
Деревья расступились, и я выбежал на площадку перед домом. На пестрой клумбе, разбитой перед крыльцом, стоял человек в мягкой войлочной шляпе и старательно втаптывал цветы в землю. Он давил сапогами лепестки и уминал стебли медленно и спокойно. Когда он повернулся ко мне лицом, я увидел перекошенный рот и мелкие капли пота на лбу. В тот самый момент, когда я выбежал на площадку, из-за дачи показалась группа людей. Их было человек десять, и каждый из них тащил на плечах по барану. Весело гогоча, они свалили баранов в кучу и, вынув ножи, перерезали им горло. Бараны вздрагивали и замирали, кровь стекалась в лужицы на дорожках, посыпанных гравием.
Я думал, что бандиты освежуют туши, но они бросили мертвых баранов и огляделись. Один из них лениво взял камень и швырнул его в стеклянную стенку веранды. Стекло звякнуло, осколки попадали на землю, а человек повернулся ко мне, и я увидел, что лицо у него было злое и скучное. Он закричал: «Бей!» — и остальные загоготали, заулюлюкали — лениво, без интереса, потому что им тоже было скучно. А человек на клумбе, все время усердно топтавший цветы, остановился и вытер со лба пот. Он устал от этого своего занятия и огляделся, ища, что бы еще сделать. Он увидел топор, лежавший на дорожке, взял его, подошел к веранде и начал рубить столб, на котором держалась крыша. Люди, резавшие баранов, ушли за дом, и оттуда донеслось отчаянное кудахтанье кур и гусей.
Звуки топора далеко разносились над лесом, но человеку скоро надоело рубить столб, он бросил топор и тоже ушел за дачу. Открыв дверь, я вошел через веранду в большую столовую дома отдыха.
На столе на тарелках лежали недоеденные пирожные, пар шел из чайника. У стены, построившись в ряд, стояло пять человек. Здесь было две женщины, одна старушка, я думаю, сторожиха, и вторая — полная, добродушная, в белом халате — докторша или экономка. Я увидел Харасанова, моего учителя физики, сурового и молчаливого. Рядом с ним стоял человек в зеленой гимнастерке и галифе и повар в белом колпаке и переднике.
Против них, против этих служащих дома отдыха и моего учителя, стояли полковник Шварке, корзинщик Мамед, несколько паралитиков, слепцов, чудесно исцеленных Мехди. Мулла сидел у окна в шезлонге, перед ним стоял стакан чаю, он ел пирожное и смотрел в окно, выходившее во двор. Во дворе бесновались его подручные: они сворачивали курицам шеи, деловито рвали на куски белье, развешенное на веревках, и в то время как двое держали под уздцы коня, третий, размахнувшись, топором разрубил ему череп. Кровь и мозг брызнули на землю, конь упал и забился, а человек, размахивая топором, пошел по двору, оглядываясь и не зная, что делать дальше.
Мулла прихлебывал чай. Он сидел, рыжебородый старик, утомленный долгой дорогой, и отдыхал, вытянув ноги. Он дышал довольством и благодушием. А Шварке говорил людям, стоявшим у стены:
— Я хочу знать, кто из вас позвонит в район и сообщит, что все у вас здесь в порядке и мы здесь не проходили? Чей голос узнают, ну?
У Шварке были усы и брови с проседью и морщинистое лицо, но он больше не горбился. Он не придавал теперь значения гриму. В плотной статной его фигуре угадывался военный человек, лет сорока восьми — пятидесяти.
Наступило молчание. Учитель Харасанов смотрел в стеклянную дверь, за которой шелестели зеленые листья. Остальные стояли не двигаясь, с ничего не выражавшими лицами, какие часто можно увидеть на фотографиях. Повар переминался с ноги на ногу и смотрел на пирожное, исчезавшее во рту божьего посланца.
— Ну? — повторил Шварке.
Старушка сторожиха вздохнула, и Шварке посмотрел на нее, но она молчала, смущенная тем, что привлекла к себе внимание. В это время прозвенел резкий звонок. Я обернулся. Звонил телефон, стоявший в углу на столике. Шварке поднял маузер и подошел к Харасанову.
— Ну, вы, пожилой человек, — сказал он резко, — мне некогда разговаривать. Я стреляю через десять секунд.
Звонил телефон, со двора доносились крики разгулявшейся шайки, и Харасанов выступил вперед. Резкими шагами, не глядя на товарищей, стоявших рядом, он пошел к телефону. Вздохнула старушка, повар задумчиво сплюнул на пол, и человек в зеленой гимнастерке (должно быть, директор дома отдыха) отвернулся от моего учителя. Харасанов снял трубку. Шварке, держа в руках маузер, стоял рядом с ним, и Харасанов сказал: «Алло!»
