Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
— Это будет тяжелый путь, — сказал Джангильдинов задумчиво.
— Это будет неслыханно сложная дорога, товарищи. — В голосе наркома, спокойном и уверенном, словно дело шло об обычном походе, звучала подкупающая прямота. — Но это и самая безопасная дорога.
— Да. — Джангильдинов утвердительно кивнул. — Там редко кочуют даже люди степей.
— А расстояние какое будет? — спросил Колотубин.
— Мы уже считали. Можно еще раз. — Сталин, орудуя циркулем и линейкой, стал вслух высчитывать: — Почти три тысячи верст!.. И все пустыней и бездорожьем. Понимаем, конечно, тяжело будет. Очень тяжело. Но, повторяю, фронт ждать не может!
Последняя фраза прозвучала как приказ. Колотубин понял: никто не собирается отменять поход. Отряд должен идти вперед, только вперед, и во что бы то ни стало выполнить поручение Ленина. И если до этой минуты были у него какие-то колебания и мучила неизвестность, то теперь они рассеялись, как утром туман на Волге, когда встает солнце. И эта ясность цели, твердая определенность возбуждали энергию, настраивали на определенный ритм. Нет, трудностей Степан не пугался, хотя даже и сотой доли того, что ожидает его впереди, он еще не представлял. Но если бы кто-либо ему и рассказал сейчас о муках жажды, секущих лица песчаных ураганах и знойных и душных, словно раскаленная сковорода, скалистых ущельях и гладких, как стол, потрескавшихся глинистых такырах, все равно Степан пошел бы вперед, ибо твердо знал, что они идут на помощь товарищам, выполняют приказ революции. И Колотубин сказал вслух:
— Раз надо, пройдем три тысячи верст и больше.
Джангильдинов представлял, что ждет их отряд впереди. Очень хорошо знал. Он был здесь единственным человеком, который бывал почти во всех этих местах, а если где и не бывал, то наслышался о них от пастухов и караванщиков. Когда карандаш, зажатый в цепких пальцах наркома, чертил на карте от Мангышлака по Усть-Юрту путь отряда, Джангильдинов вспомнил слова очевидцев, побывавших в тех местах: «Страшные тропы», «Дорога в ад», «Борсакельмес» — «Пойдешь — не вернешься». У Джангильдинова вспотели ладони, и он незаметно стал вытирать их о свои галифе. Путь отряда — это, как сказали бы аксакалы, настоящая дорога через тамык — через ад. Тем более для людей, никогда не бывавших в Средней Азии. А пустыня пришлых не любит, встречает сурово. Он посмотрел на Колотубина и в жестких линиях губ, в открытом и прямом взгляде серых и сухих, как на изломе булатного клинка, глаз прочел ту внутреннюю решимость, которая ведет людей в штыковую атаку. И если комиссар готов идти, несмотря ни на что, то он, Джангильдинов, просто не может, не имеет права повернуть назад. И Алимбей сказал:
— Хорошо. Пойдем такой дорогой, товарищ Сталин.
Он встал, покрутил двумя пальцами кончики своих усов, которые были не такие пышные, как у наркома, и добавил:
— Хорошо! Теперь надо оружие получать.
— Оружие уже доставили к вашему пароходу, — ответил Сталин. — Как только вы пришли, как только мне доложили, я и распорядился везти его на пристань, чтобы не было задержки. Надеюсь, вы не будете возражать?
— Только скажем спасибо. — Джангильдинов улыбнулся и внутренне облегченно вздохнул: не придется мотаться по незнакомому городу, доставать подводы, везти на пристань. — Большое спасибо!
— Сказать честно, товарищ нарком, мы приятно удивлены таким вниманием к нам, — признался Колотубин, восхищенный тем, как Сталин вел беседу, как точно и незаметно, словно проверяя себя, заставил их с Джангильдиновым прийти к уже принятому им решению. — Большая вам благодарность!
— Меня не за что благодарить. Во-первых, это наша обязанность, мы служим социалистической революции, — сказал Сталин. — Во-вторых, мы заботились не только о вас, а прежде всего о Туркестанском фронте, которому надо как можно скорее оказать помощь. Вот так товарищи! — И мягко добавил: — А сейчас прошу к столу. В соседнем салоне приготовили для вас ужин.
Джангильдинову и Колотубину пришлось поужинать вторично. Жареная молодая картошка, рыба, мясо, свежие огурцы, первые помидоры и мягкое, кисловатое кавказское вино, о котором Колотубин подумал: «Как квасок», подняли настроение. «Квасок» оказался довольно коварным напитком, и Степан невольно ощутил, что вино бродит по жилам и создает то состояние, когда человек хмелеет.
Они вышли из поезда. Стояла ночь, тихая и теплая. Степан, пощупав деревянную кобуру своего кольта, причмокнул губами:
— Вот тебе и «квасок»! Вроде мины замедленного действия…
— Как хороший кумыс, — ответил Алимбей.
Немного постояли возле вагона, вдыхая ночной, освежающий воздух. Колотубину пришла блаженная мысль, что неплохо бы сейчас искупаться. Он даже представил себе, как бросается в пружинистое объятие волжской воды и, широко размахивая руками, плывет саженками, фыркая от удовольствия.
— Поплавать бы…
— Да, плавать будем, — понял его по-своему Алимбей. — Когда в море пойдем, качать сильно будет, как на спине верблюда.
— Я говорю, хорошо бы искупаться.
— Купаться? Я тоже давно хочу, — сразу согласился Алимбей. — Давай завтра в баню пойдем. Как следует купаться будем!
— Можно и в баню сходить.
Вышли на привокзальную площадь. Около здания вокзала, прямо на земле, на чемоданах и узлах, примостившись у стены, дремали мужики, бойцы, бабы, выбравшиеся на воздух из душного помещения станции. Звонкоголосо плакал грудной ребенок, и полусонная женщина устало качала его на руках, повторяя: «Спи, спи, мое дитятко!» Несколько мужиков не спали, думали о своем и сосредоточенно курили, в темноте светились огоньки самокруток.
— Наш моряк, наверное, уехал, — вслух подумал Джангильдинов. — Не дождался, долго мы были там. Как теперь к пристани пойдем, если улиц не знаем?
— Язык до Киева доведет, — улыбнулся Степан. — Хороша ночка! — Он вдруг остановился и посмотрел в темноту на край площадки. — Вроде наша таратайка стоит.
— Где, где?
— Справа, возле дерева. Видишь?
— Да, да… Стоит.
Пока они рассматривали повозку, стоявшую в темноте, Груля уже опознал их. Он давно высматривал командира и комиссара отряда и даже, честно говоря, подумывал о том, что прозевал их, что они ушли. С кнутом в руках моряк широкими шагами, почти бегом поспешил навстречу.
— Давно ждете? — В голосе Грули проскользнула тревога, и он преданно смотрел в глаза. — Я тут немного отлучался…
— Нет, только пришли, — ответил Степан.
— Порядок!.. Меня тоже тут не было, к своему боцману бегал. — Груля полез в карман своих широченных черных матросских брюк и, вынув сложенную бумагу, протянул Джангильдинову: — Вот, возьмите. Чтобы все как надо и полный порядок!
