Андрей Черетаев - Сибирский Робинзон
Клуб мы покинули часов в семь утра. Повеселились мы тогда просто замечательно. Встреча с Вероникой как-то само собой забылась, тем более что в ту ночь мы ее больше не видели, а Ева о ней не заговаривала. Я думаю, Вероника ушла почти сразу после нашей встречи… Надеюсь, она ушла одна.
Сон никак не шел, и я еще долго вытрясал из торбы памяти многие уже почти забытые события своей жизни. Теперь у меня появилась возможность посмотреть на них со стороны и увидеть в несколько ином свете, в свете моего полного одиночества. И еще. Стоило мне закрыть глаза, как тут же появлялся образ Вероники. И от этого мое одиночество становилось еще тяжелее и невыносимей.
— Осел, какой же я осел, — долго приговаривал я, — ведь она была совсем рядом, нужно было лишь протянуть руку.
Свет же моего костра был слаб, но я решительно достал из кармана черный маркер и стал выводить на стене слова: «Con amore, V». Я хотел написать Veronica, но на первой букве ее имени маркер перестал писать. Горько засмеявшись, я оставил все как есть.
«Пусть V обозначает «Виктория», — подумал я и улыбнулся. — Победа…»
Ночь была долгой, и я подкидывал и подкидывал дровишки, ровно столько, сколько нужно было для поддержания терпимой температуры в каморке.
Глава шестнадцатая
ОГОНЬ МОЕЙ НАДЕЖДЫ
Come on baby, light my fire
Try to set the night on fire…
D. MorrisonСерафим пребывал в прекраснейшем расположении духа. В такие моменты он мне очень нравился, ибо напоминал добродушного философа, беседующего со своими учениками и на каждое их замечание благодушно кивающего.
Серафим рассказывал о том, как вмешивался в мою жизнь, а точнее, в цепь неблагоприятных событий, отводя от меня падающий дамоклов меч. Передо мною вновь оживали те времена, и я каждый раз диву давался: оказывается, неожиданная встреча или глупый поступок могли привести к катастрофическим последствиям, но все обходилось.
Сейчас я казался себе слепым щенком, самонадеянно шагающим прямехонько к пропасти, и только постоянная бдительность старика-ангела спасала меня от больших неприятностей. Правда, иногда Серафим уходил в отпуск или отлучался по срочным делам, и тогда моя жизненная тропа резко сужалась до тонкого каната, протянутого над пропастью.
— Нет, будь моя воля, Серафим, я бы дал тебе большой и тяжелый золотой орден, — заявил я ангелу. — И это далеко не все, что ты заслужил на самом деле.
Старик любил похвалы, а я не видел в том ничего предосудительного.
— Мало того, — продолжал я, — я готов пойти к твоему работодателю и прямо заявить, что негоже такому трудолюбивому, умному, талантливому работнику прозябать на столь, на мой взгляд, недостойном поприще и наверняка, низкооплачиваемом!
Видимо, при этих словах старик смутился, он невнятно проблеял, что мои слова наилучшая из всех наград, что он всем доволен и не видит нужды беспокоить Самого такими пустяками.
Я еще некоторое время делал вид, будто собираюсь отправиться на прием к Господу, буквально заставив Серафима умолять меня, никуда не ходить.
О, если бы вы его слышали! Он разливался соловьем и аж светился от умиления.
Я, конечно, не хихикал в душе, как некоторые невоспитанные товарищи могут подумать. Нет, и еще раз нет! Я только лил бальзам похвалы на сердце старого инквизитора, которому злодеяния прошлой жизни не давали покоя. Я говорил ему: плюнь на все, старик, что было, то прошло. И он плевал, и ему становилось хорошо, как бывает хорошо коту, натрескавшемуся сметаны и лежащему на теплых коленях хозяйки.
Потом, ближе к вечеру, мы, устроившись поудобней, стали рубиться в шахматы. Хотя, если честно, я бы предпочел перекинуться в подкидного дурачка или расписать пульку, так как времени у нас было более чем достаточно. Однако старик заявил, что карты на небесах, находятся под категорическим запретом. Запрещено так запрещено, не плакать же по этому случаю!
Шахматы — игра размеренная и от нее можно получать удовольствие, если играть не с чемпионом мира. Так как играли мы на «интерес», то позволяли себе по ходу матча делать различные колкие замечания, причем большинство из них совсем не относились к игре.
Меня больше всего заботила моя вторая половинка, если так можно выразиться, едва удравшая от волчьей стаи. Однако Серафим заявил, что все будет у меня пучком, предложил не отвлекаться от игры и в доказательство своих слов ловко сожрал моего «офицера».
Спорить я не стал, зная, что ангел не подведет. Все находится под его чутким контролем.
На гибель «офицера» я ответил мощным контрнаступлением, в результате которого был продавлен центр вражеского фронта, при его обороне сложили головы: «конь», «офицер» и две пешки. На правом фланге мне также сопутствовал успех, ознаменовавшийся взятием на абордаж серафимовой «ладьи».
Мои успешные действия были встречены недовольным бурчанием, переходящим в возмущенное клокотание. Впрочем, старикашка быстро собрался с силами и нанес мне ответный удар, заставивший меня попятиться назад, оставив на поле две пешки и второго «офицера».
Я почувствовал легкое беспокойство, связанное с происходящим внизу. И надо признать, моя тревога была совершенно оправдана.
— Нет, ты только глянь, глянь, что там происходит! — воскликнул я, призывая своего шахматного оппонента переключиться на более экстремальное зрелище, чем вынашивание плана сделать шах моему королю.
— Весело, — одним словом оценил происходящее Серафим.
— Тебе смешно! Нужно срочно спасать его! Ну что ты сидишь, сделай же что-нибудь!
— Да не суетись ты! Видишь реку, волки ее не перейдут, по крайней мере, сегодня.
— Почему?
— Насколько я знаю волков, они редко переходят границы владений своей стаи, а это река и есть такая граница.
— Ну, теоретически могут ее перейти?
— Могут… Когда жрать будет нечего.
— Кстати, а почему они покинули самолет, там же полно… еды? — задумчиво вопросил я.
— Еды… — поморщившись повторил Серафим. — Так-то ты отзываешься о своих несчастных соплеменниках… — Он помолчал и, не дождавшись моей реакции, продолжил. — А в самолет волкам теперь не попасть…
— Это еще почему?
Наступило утро. Бросив в очаг последние дровишки, я вышел на улицу, чтобы сориентироваться в обстановке и вообще посмотреть, что к чему.
Рассветало, темнота ночного воздуха потихоньку разбавлялась светом наступающего дня. Багряное солнце окрасило горизонт и позолотило скалы на верхушках пологих гор.
— Что сулит нам день грядущий? — напел я и двинулся по всегдашнему утреннему маршруту.
