М. Роуз - Парфюмер Будды
Ру мог поджидать за дверью, готовый следить за ним, если Се отправится куда-то не по расписанию. Конечно, такое было непозволительно. Студентам запрещалось выходить из гостиницы, только под присмотром наставников. Но большинству из них удавалось улизнуть поздно вечером. Пока что никто не попал в неприятности.
Се ходить с ними не хотелось. Несмотря на все любопытство по случаю пребывания в чужом городе и желание вкусить запретного плода, он не хотел рисковать. Ему было важно совершить великий побег. Если только не учитывать, что его нежелание погулять, когда все этим занимаются, не покажется кое-кому подозрительным. Поэтому Се исправно ходил в бары с друзьями-студентами. Несмотря на страхи, западная культура его потрясла.
Как бы наслаждалась всем этим Кали! Прекрасные студенты, свобода, никакой слежки, отсутствие военной полиции.
Но он и его друзья-художники могли только любоваться этой свободой. К ним она не имела никакого отношения. Их правительство не могло даже отпустить группу художников в Европу без стукачей. Неужели Ру стукач? Пекин вел особую обработку, чтобы студенты закладывали своих однокурсников. Чем они соблазнили его?
Без Кали и ее умения пользоваться ноутбуком Се не мог проверить биографии студентов университета Цинхуа. Он тосковал по Кали еще и по другой причине. Ему не хватало ее смелости и страсти.
В дверь постучали.
Се упустил возможность и отругал себя за нерешительность. Кали высмеяла бы его, назвав трусом, и была бы права.
– Да?
– Се, это Лан. Проходила мимо. Ты готов?
Не надо было отвечать. В таких делах ему не хватало ни ума, ни сообразительности. Нервы мешали думать. Он открыл дверь.
– Входи. Я почти готов… всего минуту.
Молодая женщина из Пекинского университета была среди них не только лучшим каллиграфом, но еще и самой застенчивой. Лан слабо улыбнулась Се и, опустив глаза, вошла в номер. Они сели рядом на кушетку. Когда Се понял, какая она застенчивая, то сильно зауважал Лан за ее скромность и расслабился. С тех пор она старалась держаться ближе к нему при каждой возможности, в поездке из аэропорта в гостиницу, во время обеда и на групповых прогулках.
В ванной он умылся холодной водой и несколько минут смотрелся в зеркало. В глазах у себя он заметил страх.
Ом мани падме хум.
Четырежды он повторил мантру, причесался, поправил воротничок рубашки, схватил с крючка на двери пиджак и надел его.
Внизу они присоединились к студентам, уже столпившимся у автобуса.
В Музее Виктории и Альберта среди мраморного великолепия девятнадцатого века встречался и современный дизайн. Не отступая от Се, Лан вошла в вестибюль с высоким потолком и оглядела оранжевые, желтые и красные транспаранты с названиями проходивших в тот период выставок.
– Никогда не думала, что мои работы будут выставляться в таком месте. А ты?
Се вдруг потряс сам факт поездки, не тайная причина, а реальная: его работы получили признание. Он способен создавать картины, удостоенные такой чести. Вопрос не в том, к чему приведет поездка, но Се знал, что обязан за нее своим учителям и самому себе, и надо было хотя бы остановиться и осознать этот момент, чернильные завитки на бумаге, сосредоточенность, необходимая для того, чтобы кисть свободно парила, годы учебы и жертв. И дело не в том, чтобы заявить о себе и помочь Его Святейшеству – дело в ценности момента самого по себе. Послание на бумаге, безмятежная поэзия, выраженная в художественной форме.
Что бы еще ни случилось, это тоже очень важно.
Увлекаемый другими студентами, Се последовал за гидами в зал китайской скульптуры. Здесь высокие окна выходили в сад с овальным прудом. Масляно-желтый свет отражался на воде и возвращался в зал.
Их каллиграфические работы были развешаны на полотняных панелях, расставленных по залу. Се в сопровождении Лан бродил по проходам, созданным стендами, сама расстановка которых уже была сделана высокохудожественно. Это была деревня китайской живописи на панелях, разделенных веками, но объединенных одинаковой силой простоты.
Да, впереди часы тревог и планов, дни постижения и завершения своей задачи. Сегодняшний вечер посвящен работе. Се уловил этот зов и прислушался к своим работам, выразив почтение так, как считал нужным, так, как учили его тибетские монахи, сжигавшие себя в монастыре, когда он был ребенком.
Сознательно.
Профессор Ву отозвал Се и Лан и увел их в глубину галереи.
– Еще будет время полюбоваться работами. Прежде всего надо поблагодарить наших хозяев.
Бар был уставлен тарелками с орешками, маленькими бутербродами, вином и легкими напитками. Справа стоял китайский посол в Великобритании и другие официальные лица из посольства вместе с музейным руководством, приветствуя студентов и гостей.
Когда дошла очередь пожать руки своим соотечественникам, Се низко поклонился и заговорил тихим голосом, произнося односложные фразы, которым научился с детства. Никто из высокопоставленных особ им не заинтересовался больше, чем другими студентами. Какое облегчение. Интерес предполагал внимание, а Се старался его избегать.
Поэтому ему стало не по себе, когда Ру направился к нему и развязным тоном, который явно был результатом изрядной выпивки, начал приставать к Се.
– Думаешь, ты лучше нас всех, – заговорил Ру, указав на Се своим стаканом. – Думаешь, что твои работы лучше. – Вино выплеснулось через край, и красные пятна залили белый мраморный пол. – Ты ничуть не лучше нас. У тебя мазок вовсе не такой уж изящный, и линии нечеткие.
Ру дополнил слова взмахом руки со стаканом. Вино выплеснулось в лицо Се, попав в глаза.
Следы бургундского залили ему щеки и рубашку.
Ру на мгновение замер, довольный собой, но потом испугался, поняв, что устроил сцену на таком важном мероприятии.
Не успели они оба что-либо сказать, как маленькая престарелая женщина подошла к Се и подала ему бумажную коктейльную салфетку.
– О, это не поможет, – сказала она. Пока он вытирал лицо, старушка взяла его под руку, потащила прочь.
Несмотря на азиатскую внешность, говорила она на безупречном английском.
– Позвольте проводить вас в туалет, где можно будет хорошо умыться и почиститься.
Они направились к выходу.
– Ужасно сожалею, что это случилось. – На ней был ярко-красный костюм и губная помада в тон. Она вцепилась ему в руку удивительно крепко. – Какой позор. В такой замечательный вечер.
Если бы он захотел убежать, то пришлось бы побороться, чтобы вырваться от нее.
Они покинули комнату, шум остался позади.
– А ведь ваши работы и правда лучше, чем у всех.
– Я польщен.
– Я изучала их последние два дня.
