Любовь Лукина - Искатель. 1993. Выпуск №1
Опасно, конечно, идти наперекор Гвидобальдо, думал Гонзага, за это можно поплатиться и жизнью. Гвидобальдо не пощадит, несмотря на всю свою мягкость. Но если им удастся укрыться в Роккалеоне, если любовью или силой он убедит Валентину стать его женой, тогда нет нужды опасаться Гвидобальдо. Дело зайдет слишком далеко. Джан Мария не захочет жениться на вдове Гонзаги, так что дядя скорее всего простит племянницу и ее мужа. Гвидобальдо мог осадить их в Роккалеоне и попытаться штурмом захватить замок, хотя такой исход казался Гонзаге маловероятным. Но он резонно рассудил, что и в этом случае может не опасаться гнева правителя Урбино, — нужно всего лишь успеть заранее жениться на Валентине. В конце концов происхождением и знатностью рода Гонзага ни в чем не уступает его светлости, герцогу Монтефельтро. У него, кстати, есть и вторая племянница, замужеством которой он мог скрепить желанный ему союз с Баббьяно.
Долго еще вышагивал Гонзага в одиночестве по дорожкам сада. Стемнело, небо засверкало звездами, а с губ Гонзаги все не сходила улыбка. Как кстати, что он предложил взять в Роккалеоне священника. Похоже, ему найдется там дело до того, как замок сдастся или его захватят войска Гвидобальдо.
Глава 8. Находка в таверне
По распоряжению Гвидобальдо подготовка к церемонии бракосочетания шла полным ходом. Художники, граверы, золотых и серебряных дел мастера трудились, не покладая рук. Курьеры мчались в Венецию за золотыми листьями и ультрамарином для подвенечного платья. Из Рима везли кровать для молодых, из Феррары — свадебный экипаж. Собиралось придание, дорогие подарки. А Ромео Гонзага тем временем методично исполнял порученное ему дело.
Вечером третьего дня он сидел у окна в комнате, отведенной ему во дворце Урбино, размышляя о том, что еще предстояло сделать. Взгляд его прошелся по горным склонам, спустился к реке Метауро, катящей свои воды к морю, задержался на тучных полях. Гонзаге недоставало хитрости, не был он и знатоком человеческой души, посему искренне верил в то, что монне Валентине достаточно укрыться в замке Роккалеоне, а потом известить дядю, что она не выйдет замуж за Джана Марию и не вернется в Урбино, пока тот не пообещает расторгнуть предполагаемый союз, после чего Гвидобальдо не останется ничего иного, как признать собственное поражение.
Он понимал, что произойдет это не сразу, наоборот, даже приветствовал проволочку во времени. Оно уйдет на обмен посланиями, на уговоры Гвидобальдо Валентина, естественно, будет стоять на своем до тех пор, пока правитель Урбино, оценив нелепость создавшейся ситуации, не согласится на ее условия. Что до осады Роккалеоне войсками Гвидобальдо — поверить в это Гонзага не мог. В крайнем случае войска подступят к замку, но уж наверняка дело не дойдет ни до штурма, ни до артиллерийских обстрелов. Не будет, же Гвидобальдо выставлять себя на посмешище перед сопредельными государствами. А пассивной осады Гонзага не боялся, позаботившись о том, чтобы еды и питья защитникам замка хватило надолго.
Так рассуждал сам с собой Гонзага, и улыбка, кривившая его губы, становилась все шире. В грезах своих поднимался он на недосягаемую высоту, неограниченная власть плыла ему в руки, и все благодаря столь ловко скроенному плану — дурак в раю дураков, в компании собственной дурости.
Но грезы грезами, а замысел требовал и конкретных действий. Продумать, подготовить и осуществить побег в Роккалеоне. Подсчитать, сколько требуется съестных припасов и оружия, и закупить их, нанять солдат. С провизией он уже разобрался, об оружии мог не беспокоиться — в Роккалеоне его наверняка хватало с лихвой. Но вот наемники его тревожили. Как говорилось выше, он решил нанять двадцать человек — с меньшим числом не удастся показать осаждающим, что у него серьезные намерения.
Где ему найти тех, кто захотел бы рискнуть головой, пусть и за щедрую плату, и принять участие в этой авантюре, тем самым вызывая на себя гнев Гвидобальдо?
В тот вечер Гонзага оделся с несвойственной ему скромностью и под покровом ночи зашагал к таверне на грязной улочке неподалеку от кафедрального собора, где и надеялся найти тех, кто ему требовался.
И по чистой случайности наткнулся на бывалого вояку, в свое время дослужившегося до condottiero[4]. Однако благодаря вину и превратностям судьбы он впоследствии очутился на самом дне.
В мрачную, полутемную таверну, где собиралось всяческое отребье, Гонзага входил не без дрожи, прося защиты у всех святых и осеняя себя на пороге крестом. У дальней стены горел очаг, на котором жарилась козлятина. Дым, вместо того чтобы уходить в трубу, распространялся по залу, освещенному под потолком лампой с масляными рожками, которая напоминала луну, пробивающуюся сквозь дымку облаков. А вонь стояла такая, что Гонзага едва не задохнулся. С трудом подавил он желание развернуться и уйти. Остановило его лишь одно: больше нигде — и Гонзага прекрасно это понимал — не найти тех, кто ему нужен. Поэтому он направился к очагу, где хлопотал Лучано, хозяин харчевни, но, не пройдя и двух шагов, поскользнулся на залитом жиром полу и едва не растянулся во весь рост, вызвав громкий смех одетого в лохмотья великана, с интересом наблюдавшего за новым клиентом Лучано.
Весь в поту, с натянутыми, словно струны, нервами, Гонзага добрался до столика у стены и опустился на грубо сколоченную деревянную скамью, моля Бога, чтобы никто к нему не подсел.
На стене напротив висело потемневшее распятие и чаша для святой воды, последние капли которой, должно быть, испарились не одно десятилетие тому назад. А под распятием, в компании двух головорезов, пировал тот самый великан, что смеялся над неуклюжестью придворного. И Гонзага слышал теперь его грим-кий, недовольный голос.
— Где же вино, Лучано? Святая мадонна! Принесешь ты его или нет, свинья?! Да тебя только за смертью посылать!
По телу Гонзаги пробежала дрожь, он вновь перекрестился, надеясь найти у святых защиту от этого дьявола в человеческом обличии. Налитые кровью глаза убийцы — именно таким представлялось Гонзаге основное занятие великана — уже сверлили его взглядом.
— Иду, кавалер, иду! — Лучано, забыв о подгорающей на углях козлятине, поспешил к бочке с вином.
При упоминании дворянского титула Гонзага встрепенулся, исподтишка принялся изучать лицо великана. Грубое, жестокое, обрюзгшее, раскрасневшееся от выпитого, длинный нос, горящие глазки. Ничего себе, кавалер. Да, он был при оружии. Из-за пояса торчали рукояти меча и кинжала, на столе лежал заржавленный металлический шлем. Но эти боевые атрибуты указывали лишь на принадлежность к клану наводнивших Италию наемников, готовых за деньги воевать за кого угодно. А великану тем временем надоело рассматривать Гонзагу, он повернулся к своим собутыльникам и начал громко рассказывать о своих подвигах десятилетней давности во время Сицилийской войны.
