Остин Райт - Островитяния. Том третий
Ужин кончился, и мы все, за исключением лорда Дорна, вернулись в залу. Глэдис села на гладко выструганную, без резьбы, деревянную скамью рядом с Файной. Она положила ногу на ногу, так что носок туфельки почти отвесно упирался в пол; мягкие складки платья спускались тоже почти до полу, оставляя открытыми только тонко выточенные лодыжки. Атлас туфли подчеркивал гордый высокий подъем. Сзади была голая каменная стена. С другой стороны сидела Дорна-старшая, тайком изучавшая гостью. На ней самой был коричневый жакет, желто-коричневая блуза и короткая, чуть ниже колен, юбка. На крепких, мускулистых ногах — коричневые шерстяные чулки и сандалии. Как бы просто ни выглядел ее наряд, он в каждой мелочи гармонично сочетался с ее обликом.
С дрожью волнения думал я о том, окажется ли Островитяния страной, о которой мечтала Глэдис. Было что-то романтичное во взоре ее задумчивых карих глаз. Еще недавно она жила пусть слишком пестрой, но полной волнующих удовольствий, театральных вечеров и поездок жизнью. Ее платье не походило на наряд женщины, предпочитающей пестроте и сложности простые вещи. Оно было дорогим, модным, экстравагантным… Как будет она обходиться одними лишь простыми красками? Сможет ли художник в ней подняться до понимания красоты простого, безыскусного, как то случалось с большинством островитянок?.. И, за исключением поездок к родственникам, она совсем мало знала о сельской жизни, которую ей придется вести. Не будет ли тишина так же подавлять ее, как меня в первые дни? Сможет ли она найти удовлетворение там, где придется много работать физически, подолгу находиться в одиночестве и где один долгий, полный простых забот день сменяет другой в неспешной череде?..
Зачем заставил я ее ехать так далеко?.. Она оказалась здесь, чудесным образом перенесясь из Америки, из Нью-Йорка, девушка, наделенная отважной верой и бесстрашной мудростью. Она приехала ко мне, но мог ли я дать ей то, чего она желала? Если я попытаюсь заменить ей собою все, этого окажется недостаточно. У нее должно быть что-то свое, в чем я в лучшем случае смогу выступить как советчик… Было жаль ее, ведь теперь ей некуда было уехать, не было никого, кроме Джона Ланга, упрямо старающегося стать островитянином.
И все же она действительно нуждалась во мне, именно потому, что я — это я; и, глядя на нее рядом с Файной, Дорном, Неккой и остальными, непривычную, хоть и по-прежнему дорогую, я тоже нуждался в ней как никогда раньше — как в существе одного со мной племени, с которым я мог быть близок так, как ни с кем из них… Мудрые слова Стеллины вдруг предстали во всем своем поразительно глубоком смысле. Она поняла мою душевную потребность. Двойная преграда отделяла меня от островитян: первая — культура, усвоенная мной с детства, и вторая — их собственная культура. Первую преграду я почти преодолел, по крайней мере в некотором отношении; вторая была непреодолима. Единственная преграда, стоявшая между мной и Глэдис, умещалась в рамки одной культуры. Островитянский образ жизни давал возможность разрушить ее. И тогда мы воистину поймем друг друга, и любовь к одной алии соединит нас до конца дней; правда, перед этим придется пройти долгий путь, ведь оба мы были чужаками и оба — романтиками, воспитанными в вере в немыслимое совершенство. Ликующая красота чувств, трепещущих в унисон, не должна была скрывать от нее пути, которыми нам предстоит следовать, в одиночестве, хотя и рядом, обретая единство не в нас самих, а в плодах того, что мы творим.
Глэдис взглянула на скамью напротив, где сидел я, и улыбнулась робко, но доверительно. Потом, слегка прищурившись, повернулась к огню, и я вспомнил, что сегодня вечером нам предстояло обвенчаться и отныне стать мужем и женою. Час близился. О чем она сейчас думала, вряд ли кто смог бы угадать.
Какое-то время я разглядывал Глэдис, и желание вновь проснулось во мне, жгучее, но умиротворенное, потому что каждой своей частицей и всем своим существом она была именно тем, о чем мне мечталось, — безупречная, дорогая и такая влекущая, что ощущение счастья и желание уравновесились во мне. Но она только-только приехала, больная от усталости и напряжения, и все было ново и непривычно для нее, даже я. Быть может, она хотела стать моей; быть может, нет, а быть может, единственное, чего ей хотелось, — это повиноваться мне, предпочтя роль ведомой… Этим вечером должен был состояться обряд, ибо так было условлено. Потом я попрошу ее разделить со мной ложе. Если она того не хочет, она может ответить «нет». И так будет всегда.
С бьющимся сердцем я подошел к месту, где она сидела, устроился между ней и Дорной-старшей, но медлил заговорить, потому что, заметив мое движение, все внимательно стали наблюдать за нами. Тогда Дорн задал Парнэлу какой-то вопрос, и общее внимание обратилось к его разговору с двоюродным братом, ненадолго отвлекшись от нас с Глэдис. Ее близость перехватывала дыхание, как глоток крепкого вина; да, я хотел ее, в этом больше не оставалось сомнений. Я повернулся к ней и встретил выжидательный, ласковый, проникающий до самой глубины души взгляд ее темных глаз.
— Пойдемте к лорду Дорну, — обратился я к ней по-английски, — и он обручит нас.
Лицо Глэдис посерьезнело. Она опустила взгляд на лежащие на коленях руки.
— Я привезла белое платье, которое собиралась надеть, — ответила она, и я вдруг вспомнил…
— Глэдис, у меня же нет кольца. Господи, я даже и не подумал! Их здесь не носят, но если вы хотите, я достану.
— Хочу, — коротко ответила она.
— Значит, подождем, пока я не раздобуду кольца?
Глэдис подняла голову, внимательно поглядела на меня:
— А вам бы ждать не хотелось, правда?
Первым моим порывом было — угадать ее мысли, постараться разубедить ее, но она спросила именно о том, о чем я думал сам.
— Нет, — ответил я.
— Тогда и я не желаю ждать, но все же мне хотелось бы когда-нибудь получить от вас в подарок кольцо.
— Вы его получите.
— Могу я надеть белое платье?
— Конечно! Только вы не будете против, если Некка поможет вам?
Глэдис посмотрела на Некку и Дорна и снова перевела взгляд на меня:
— Да, я не против.
— Прямо сейчас, Глэдис?
— Да, Джон.
Наши взгляды встретились, и мы одновременно встали. Глэдис подошла к Некке и заговорила с ней. Я проследовал за ними в соседнюю залу.
— Приходите в башню, когда будете готовы, — сказал я. Женщины вышли, а я вернулся к Дорну. Выйдя из залы, мы пошли к лорду Дорну. Дальнейшее припоминается мне смутно.
Ничего из традиционно необходимого для обряда бракосочетания в Америке в доме не было. Я боялся, что Глэдис будет сожалеть об этом, и клял себя за то, что ни о чем не позаботился заранее. Недоставало не только обручальных колец, но и свадебного пирога, и еще множества, множества вещей. Дорн будет моим свидетелем, Хиса Некка — свидетельницей со стороны невесты.
