Густав Эмар - Сожженные Леса
— Я никогда на вас не сержусь.
— В добрый час, ссора наша кончилась, и можешь теперь сказать, зачем пришел.
— Сейчас и в нескольких словах.
— Ну, я слушаю.
— В долине появился какой-то путешественник, который вместо того, чтобы прямо войти в наш лагерь, остановился у кучки сосен и разложил большой огонь. Это заметили наши часовые.
— Что ты мне рассказываешь? — воскликнул капитан, вздрогнув.
— Истину! Впрочем, вам легко в этом убедиться, возьмите подзорную трубу, встаньте на пороге хижины, и вы рассмотрите этого молодца так же хорошо, как бы он находился подле вас.
— Удивительно! — прошептал капитан, — я не ждал его так скоро.
Сняв со стены подзорную трубу, он навел ее по указанному лейтенантом направлению.
— Это он, — заговорил минуту спустя капитан. — Маркотет, — прибавил он, обращаясь к лейтенанту, — прикажи оседлать мою лошадь: я хочу повидаться с этим таинственным незнакомцем.
Через пять минут лошадь капитана нетерпеливо била копытом перед хижиной.
— Смотри, чтобы во время отсутствия моего никто не оставлял лагеря, — сказал капитан, вскакивая в седло, — и чтобы десять человек были готовы скакать ко мне по первому моему сигналу; если я выстрелю, то это будет означать, что они мне нужны.
— Отчего бы вам не взять с собой двух человек; это было бы благоразумнее.
— Вот еще, — возразил капитан, пожимая плечами, — ты видишь, он один. Черт возьми!.. Один на один достаточно, да к тому же я хорошо вооружен. Во всяком случае, ранее моего сигнала не приезжать.
— В этом случае я возьму под свою команду людей.
— Пожалуй, но, повторяю, приезжать только в том случае, если подам условленный сигнал.
— Слушаю, капитан.
Отдав это приказание, капитан выехал из укреплений, направляясь к незнакомцу, присутствие которого возбудило всеобщие толки. Грифитс подъехал близко к капитану Кильду, который продолжал беспечно курить, и, вынув пистолет, крикнул:
— Что ты за человек?
— Недостойный работник, возделыватель виноградника Господня, — отвечал Кильд.
— Во имя кого ты пришел?
— Во имя Иоарама Киммеля, из благословенного города Сен-Луи на Миссури.
— Иоарам Киммель достойный ученик святых нашего времени: пчелы работают на него. Ко мне ли тебя прислали?
— Да, если ты тот, кого язычники называют Джоном Оливье Грифитсом и которого они сделали одним из главных начальников Сожженных лесов Красной реки.
— Я действительно Джон Оливье Грифитс. А ты тот, кого я жду? Торговец невольниками по имени Кильд?
— Да; но тебя по какому знаку узнаю?
— По изречению, которое я начну, а ты кончишь.
— Слушаю.
— Когда рука Господня отяжелела на голове грешника..
— … Праведный униженно ищет помощи у Всевышнего, — продолжал Кильд, прерывая капитана. — Приветствую тебя, незнакомец, и готов выслушать то, что мне скажешь.
Грифитс тогда подъехал, соскочил с лошади и, спрятав пистолет, уселся подле капитана Кильда.
— Я не ждал тебя так скоро, — сказал капитан авантюристов, чтобы только завязать разговор.
— Правда, я прибыл десятью днями ранее, — отвечал Кильд. — Дела, которые меня удерживали в Сен-Луи, закончились скорее, чем я предполагал. А так как полученные инструкции были очень спешны, то я немедленно отправился к тебе.
— Не ты ли начальник тех эмигрантов, которые расположились станом в нескольких милях отсюда?
— Да, я действительно начальник тех, кто ими кажется.
— Клянусь, если б я это знал, то пришел бы к тебе на помощь во время нападения кроу.
— А разве не ты помог нам?
— Нет… честное слово. Я принимал тебя и твоих товарищей за подлых немецких эмигрантов, которых так много в этих странах; да и вмешиваться мне не хотелось. Стало быть, вам кто-нибудь помог?
— Да, и необыкновенным образом. В ту минуту, когда черти индейцы стали нас одолевать, явились незнакомые люди, разбили краснокожих и обратили их в бегство.
— Но после сражения ты их видел?
— Нет, они исчезли так быстро, что я не мог ни одного из них заметить.
— Но по крайней мере постарался ли ты узнать, кто они?
— Конечно, но лазутчик, которого сегодня утром отправил на поиски, не возвращался, и потому ничего еще не знаю; а ты никого не подозреваешь?
— Может быть, охотников много в Скалистых горах, но с ними я не имею сношений: они как будто чуждаются меня, и, следовательно, я ничего не могу утверждать. Если ж ты желаешь, то я поищу… разузнаю.
— Не нужно: я и сам этого добьюсь; впрочем, если они ускользнули так скоро, то, вероятно, из желания остаться неизвестными, а я не вижу особенной надобности их разыскивать. Но оставим это и поговорим о делах.
— Прекрасно, в чем же дело?
— У меня есть редкий товар, но дорогой — тысячу долларов за штуку… без уступки.
— Знаю, ты шелухи не даешь.
— Я подвергаюсь большой опасности: если мой поступок узнают в городах союза, я буду повешен, а если здесь, то будут судить по закону Линча.
— Я это знаю; но если ты продолжаешь это ремесло, так оно тебе, вероятно, очень выгодно.
— Справедливо, — ответил Кильд, коварно улыбаясь, — но предполагаю, что дело, какое бы оно ни было, все-таки дело…
— Не предполагай и не рассчитывай, — прервал его, смеясь, Грифитс, — я ведь не янки.
— Знаю, знаю, ты Сожженный лес, полуфранцуз.
— Поговорим серьезно; не скрою, если я вяжусь с тобой, то это против моих убеждений; необходимость заставляет, ибо иначе, черт возьми, вместо того чтобы полюбовно толковать с тобой, я принял бы совсем другие меры: мне противно иметь дело с тебе подобным негодяем.
— Благодарю, товарищ, за откровенность, но ты знаешь, обида не подвигает дела; напротив, она приписывается к счету.
— Я не торгуюсь! Конец оправдывает бесчестные средства, к которым меня принуждают прибегать. Повторяю, я согласен и не размышляя заплачу тебе за всякую голову по тысяче долларов.
— Вот это называется идти прямо к цели. У меня в лагере шестнадцать женщин, или, лучше сказать, молодых девушек, так как старшей из них не более двадцати, а самой младшей не менее пятнадцати лет. Все красавицы и целомудренны, в этом могу ручаться.
— Ты, кажется, преуспеваешь, — заметил, смеясь, Грифитс.
— Эти молодые девушки, — продолжал Кильд, не возбуждая уже более насмешек со стороны своего слушателя, — были с большими предосторожностями похищены из их семейств и находятся с тех пор под строгим присмотром.
— Хорошо, я допускаю это, дальше.
— Потом, я еще имею четырнадцать детей, из которых младшему девять лет, а самому старшему тринадцать лет. Все они годны для служения нашей святой религии и способны сделаться хорошими последователями.
