Густав Эмар - Сожженные Леса
— Продолжайте, сеньор, продолжайте, прошу вас.
— Дон Грегорио Перальта, несмотря на свои преклонные лета, не упал духом ни перед какими препятствиями; всюду, куда вас ни вели, он следовал за вами; но это еще не все: ваш отец имел двух друзей, двух братьев, которые, покинув его двадцать лет тому назад, углубились охотниками в большую американскую пустыню; тщетно отец ваш старался их отыскать, этих двух друзей, которых, повторяю, он любил как братьев; все усилия его ни к чему не привели: о них не было ни слуху ни духу, и он считал их уже умершими.
— Ну? — перебила она с волнением.
— Дон Грегорио Перальта нашел их, сеньорита.
— Он нашел Валентина? — вскричала она с восторгом.
— Да, сеньорита, Валентина Гиллуа и Курумиллу, его друга.
— Слава Богу!
— Разве вы их знаете?
— Знаю ли я их? — произнесла она дрожащим голосом.
— Но ведь вы их никогда не видели!
— Правда, но что до этого, сеньор? Зачем мне нужно было видеть их, чтобы познакомиться с ними? Вы, стало быть, предполагаете, что отец мой считал их умершими? Нет, ошибаетесь, сеньор, напротив, он был убежден, что они живы, хотя и не знал их убежища. Моя нежная и добрая мать разделяла это убеждение, и каждый день я и мой брат были свидетелями разговоров родителей об этих друзьях, возвращение которых ожидалось ежеминутно; комнаты, некогда занимаемые ими в шакре, оставались в том же положении, как и при них.
Сколько раз, сидя в комнате Валентина, отец мне говорил с чувством: «Розарио, дитя мое, помни Валентина и Курумиллу — этих верных друзей, люби их, как ты любишь нас. Благодаря их самоотвержению твоя мать и я — мы счастливы. Отъезд их, сильно огорчивший нас, был последний знак преданности со стороны Валентина, чтобы упрочить мое счастье. Мы не знаем, куда скрылись наши друзья, но где бы они ни были, помни, Розарио, они вдали не забывают нас. И если когда-нибудь несчастье поразит нас вновь, то они явятся, готовые защищать нас ценою своей жизни. Сохрани же их имена в твоем сердце, дитя мое, и поминай их в твоих молитвах. Может быть, настанет день, когда ты будешь нуждаться в их покровительстве, и тогда они сделают для тебя и твоего брата то самое, что сделали для меня и твоей матери». Вот что беспрестанно повторял мне отец, и слова эти врезались в моей памяти; я привыкла думать о них и мысленно жить с ними. Вы поймете теперь, сеньор, что хотя я их никогда не видела, но знаю настолько, как бы провела всю жизнь вместе с ними.
— В самом деле, сеньорита, я вижу, что вы более с ними знакомы, чем я. Знайте же, что я подле вас по приказанию Валентина Гиллуа: он избрал меня в ваши защитники. Не могу вам сообщить ничего о вашем брате, доне Луисе, по той причине, что с тех пор как оставил город, не отлучался от вас.
— Правда, сеньор, я виновата.
— Однако ж, сеньорита, если я вам не могу сказать ничего положительного, то утверждаю, что Валентин принял те же самые меры в отношении вашего брата, какие были приняты и для вас. Это он мне сам сообщил. Вы можете быть покойны: если дон Луис еще не свободен, то по крайней мере, я уверен, он вне опасности При нем находятся друзья, готовые его защитить.
— Ваши слова, сеньор, оживляют меня. Теперь, когда я знаю, что верные друзья отца следят за нами, надежда снова воскресает в моем сердце.
— Они не одни, сеньорита. Вы имеете много приверженцев в пустыне, цель их — спасти вас, и благодаря Валентину и Курумилле они уже несколько месяцев крадутся по следам ваших похитителей. Как вас, так и вашего брата они не оставят.
— Неужели у меня столько покровителей?
— Среди этих гор, покрытых вечными снегами, в этой печальной стране более пятидесяти преданных сердец невидимо окружают вас, сеньорита.
— Ваши слова пролили в мою душу невыразимую радость… Так я еще, друг мой, могу быть счастлива! — вскричала она со слезами на глазах. — О, не измените мне. Я вас не знаю, даже имя мне неизвестно, а между тем вы оказываете мне столько сочувствия… если измените мне, то вернее поразите, чем ударом кинжала в мое сердце.
— Верьте мне, сеньорита, я вас спасу, клятву даю, — или труп мой будет добычей хищных зверей этой пустыни.
— Я верю, друг мой, и надеюсь. — Она схватила широкую, мускулистую руку Блю-Девиля в свои нежные ручки и крепко сжала. — Ах, — возразила молодая девушка со вздохом, — давно я не была так счастлива, как в эту минуту.
— Теперь, сеньорита, я приступаю к самой главной части моей миссии.
— Что вы хотите сказать, друг мой?
— Мне вам надо передать важную весть.
— Хорошую?
— Надеюсь, — отвечал он, улыбаясь.
— О, говорите скорей, сеньор, умоляю вас. Увы, с тех пор как я в неволе, хорошая весть для меня редкость.
— Завтра, а может быть и сегодня вечером, сеньорита, один незнакомец приедет в лагерь. Это один из ваших лучших друзей. Он приедет с целью помогать мне при освобождении вас.
— Один из моих лучших друзей? — спросила она с удивлением, смешанным со страхом.
— Да, но успокойтесь, сеньорита: он будет так же загримирован, как и я, чтобы удалить всякое подозрение.
— Кто это может быть? — прошептала в раздумье молодая девушка.
— Вы его увидите, сеньорита, и, вероятно, узнаете. Потому-то и предостерегаю вас, чтобы вы не выдали себя, когда капитан Кильд представит вам его. Вы понимаете, сеньорита, насколько важно сохранить его инкогнито.
— О, не беспокойтесь, сеньор, я сумею выказать равнодушие; но благодарю вас, что предупредили меня; в противном же случае я могла бы сделать промах, а теперь я проведу капитана Кильда, хотя он и воображает, что умнее и хитрее его не найдется.
— Отлично, — отвечал Блю-Девиль, смеясь, — проведем же вместе этого мошенника из мошенников. Крепитесь, скоро вы избавитесь от его проклятой власти.
— Да услышит вас небо, сеньор; впрочем, помогая вам, я и себя отстаиваю.
— Вполне логично, сеньорита, и я очень рад, что вы так хорошо поняли все хитрые условия, к которым мы должны прибегнуть в таком рискованном деле.
— Но, — настаивала молодая девушка, — не назовете ли вы мне себя и не скажете ли имени того незнакомца, который должен приехать в этот лагерь?
Блю-Девиль лукаво улыбнулся, слегка покачивая головой.
— Вы любопытны, сеньорита? — сказал он.
— Нет, — возразила она, — я желаю только знать имена моих покровителей: кажется, желание естественное.
— Правда, сеньорита, вас за это нельзя порицать; доверие требует взаимности, а между нами в особенности не должно быть недоразумений.
— Увы, этого-то доверия я и прошу у вас. Блю-Девиль ничего не ответил.
— Одно слово еще, сеньорита, — заговорил он минуту спустя, — я должен удалиться от вас; беседа наша длилась гораздо дольше, чем позволяла осторожность: много глаз следят за мной; если б кто меня застал у вас, я погиб.
