Густав Эмар - Морские титаны
— Как, дитя мое, вы сами пришли к этой доброй мысли? — вскричал чрезвычайно тронутый старик.
— Вас это удивляет, отец Санчес?
— Нет, нет, простите, сын мой. Меня не может удивлять, что вы поступаете благородно и великодушно. Увы! Зачем…
— Ни слова об этом, святой отец, — с живостью перебил граф, — разве вы забыли, каков я, запамятовали, что я ничего не забываю, ни зла, ни добра. Я люблю вас, вы мне все равно что отец. Я исполнил только то, что следовало. Итак, оставим этот разговор, если вы хотите сделать мне удовольствие.
— Как желаете, сын мой.
— Говорила ли вам донья Флора, — продолжал молодой человек, чтобы переменить тему беседы, — что я советовал ей отправиться в Панаму?
— Она сказала мне об этом мимоходом, но не полагаете ли вы, что ей лучше было бы остаться здесь, со мной?
— Не знаю, святой отец. Впрочем, я дал ей совет переговорить с матерью.
— В этом вы правы, граф. А скажите-ка мне, вы все еще думаете уехать завтра?
— Не могу поступить иначе.
— Мне хотелось спросить вас об одном, сын, мой, но я боюсь возбудить ваше неудовольствие.
— Говорите без опасения, отец Санчес, — улыбаясь, ответил Лоран, — с каким бы вопросом вы ко мне ни обратились, я выслушаю вас почтительно.
— И ответите?
— Постараюсь.
— Вы любите донью Флору? — внезапно спросил монах.
— Больше жизни, — откровенно ответил молодой человек.
— И намерение ваше…
— Жениться, как этого и следует ожидать от меня.
— Я знал это. Ах! Ваше сердце мне хорошо известно… Но теперь я затрудняюсь еще больше, не знаю даже, как и подступить к вопросу…
— Что я намерен сделать с ее отцом, не правда ли? — перебил молодой человек с усмешкой, слегка насмешливой.
— Вы угадали, сын мой, я действительно желал бы знать, как вы намерены поступить по отношению к этому презренному негодяю.
— Выслушайте меня, святой отец: от вас я таиться не хочу и отвечу вам так же откровенно, как вы спрашиваете. Этот, по вашему же выражению, презренный негодяй, которого и назвать иначе нельзя, совершил самые ужасные преступления: он был неумолимым палачом моей близкой родственницы, всю жизнь которой отравил и счастье которой разрушил навсегда. Не далее как сегодня он низко и подло бросил свою дочь без сожаления, без малейших угрызений совести на произвол первого разбойника, который явился бы на асиенду. Если бы в ваших руках не было всесильной охраны, эта невинная и чистая девушка, достойная любви и уважения, была бы погублена безвозвратно, осуждена на позор или даже на смерть… с этим, надеюсь, вы согласны?
— Увы, сын мой, все это вполне справедливо.
— Виновный должен быть наказан, — холодно продолжал молодой человек, — и наказан примерно.
Отец Санчес побледнел и невольно содрогнулся при этой резко произнесенной угрозе.
— Успокойтесь, отец мой, — продолжал капитан, — я не убью его; ваши слова заставили меня задуматься… Он не умрет.
— Слава Богу! — вскричал монах, воздев руки с горячей благодарственной мольбой.
— Погодите, отец мой, — со зловещей усмешкой продолжал капитан, — что значит смерть для человека, утомленного жизненной борьбой? Это сон и отдых. Для солдата — это венец славы, для несчастного — прекращение скорби, для преступника — тяжелая минута, но одна-единственная, и потом всему конец. Смерть ни в каком случае не искупление… Этот человек будет жить, чтобы искупать прошлое!
Холодный пот выступил на лбу отца Санчеса. Он жадно ловил каждое слово капитана, и безотчетный ужас овладевал им, когда он начал угадывать, что презренному готовится кара в тысячу раз ужаснее самой смерти.
Лоран продолжал невозмутимо и холодно:
— Я хочу, чтобы он жизнью искупал свои преступления, чтобы каждый его день был постоянной скорбью без отдыха, без облегчения, без надежды. Он богат — я превращу его в бедняка; у него друзья, льстецы — я оставлю его одного с глазу на глаз с его злодеяниями. Когда Панама будет в нашей власти, дон Хесус Ордоньес, лишенный всего своего достояния, отправится на принадлежащей мне каравелле в Индийский океан и будет высажен на пустынном острове. Но так как я хочу, чтобы он остался жив и действительно искупил все свои злодеяния, то его снабдят съестными припасами, разными орудиями и семенами, словом, всем необходимым, чтобы трудами рук поддерживать свое жалкое существование. Потом каравелла уйдет, и этот человек, или скорее чудовище в человеческом образе, исключенное из списка живых, останется один перед лицом Бога. Для него не будет существовать надежды, но как трус он более всего боится смерти и станет влачить жизнь почти против собственной воли, побуждаемый одним только инстинктом самосохранения и проклиная ежечасно и ежеминутно свое существование, прервать которое, чтобы положить конец невыносимым мукам, у него не хватит ни сил, ни духу… Как видите, отец Санчес, — прибавил Лоран с горечью, — я руководствуюсь вашими словами, более не мщу, но караю.
— Быть может, милосерднее было бы с вашей стороны, сын мой, вонзить ему кинжал в сердце?
— Судья вершит правосудие, палач исполняет приговор. Я не хочу быть палачом этого человека, не хочу пачкать руки в его крови.
— Но вы становитесь его судьей и произносите над ним приговор, тогда как намерены жениться на его дочери!
— Ошибаетесь, отец Санчес, не я буду судить его: Береговое Братство управляется грозными и неумолимыми постановлениями, в основе которых лежит справедливейший из естественных законов: око за око, зуб за зуб. Суд, состоящий из главных членов нашего товарищества, имеет обязанностью блюсти правосудие между нами. Этот суд исполняет свой долг везде, куда бы ни забросили его события: в море и пустыне, под открытым небом, в глубине лесов и в подземельях, в городах и деревушках, словом, где бы ни нуждались в его справедливом решении. Тогда члены его собираются, выслушивают жалобы, по совести взвешивают изложенные перед ними факты и оправдывают или осуждают обвиняемого, не поддаваясь никакому влиянию посторонних соображений, руководствуясь только тем, что им кажется справедливым. Эти приговоры неизменны.
Отец Санчес молчал с минуту в задумчивости, потом поднял голову и с грустной улыбкой на губах произнес:
— Вы влюблены в донью Флору и хотите на ней жениться; разумеется, вы отстраняете от себя неблагоприятную тень, которую набросил бы на вас в глазах любимой девушки приговор, произнесенный вами над ее отцом. Но вы обманываете себя одной тонкой уловкой, дитя мое: страшная ответственность в любом случае падет только на вас.
— На меня, отец Санчес? Но какую тень может набросить на меня это дело, желал бы я знать?
