Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2
Мишка пожал плечами.
— Это уж придется выяснять тебе с помощью твоего хваленого дедуктивного метода. Во всяком случае, к небу он не имеет никакого отношения. Но все равно фигура весьма любопытная: создал оригинальный язык, мечтал объединить греков с варварами, пытался построить какую-то летательную машину вроде орнитоптера. Может, он был гениальным изобретателем и рядом с именами Пифагора, Евклида, Архимеда и Герона следует поставить и его имя… А мы даже не знаем точно, как его звали: не вписывать же его в историю техники под псевдонимом «Сын Неба», который ему дали твои греки? Это было бы забавно.
Да, Михаил прав: человек, прозванный Сыном Неба, был, несомненно, большим ученым. И борьба, которую он вел с хитрым жрецом, была вовсе не соперничеством за власть и почести. Сквозь даль веков мы стали свидетелями еще одной драматической схватки в великой давней битве между светом и тьмой, религиозными суевериями и наукой. И как жаль, что мы так мало узнали об этом замечательном человеке!..
— Слушай, — осенило меня. — А мы ведь можем его увидеть, если ты снова не разыграл меня и не выдумал всю эту историю со своим открытием.
— Ну, уж подобного выпада…
— Ладно, ладно, не ершись! Я же тебе говорил, что раскопал темницу, в которой томился Уранид и, видимо, погиб в ту ночь, когда город спалили напавшие скифы. Мы нашли там два скелета, заваленных обломками обгоревшей кровли.
— Все ясно! — закричал Мишка. — Где они, эти обгорелые кирпичи?
И вот мы увидели…
…Тесное, сырое подземелье сумрачно освещено светом чадного факела. Пламя колеблется, вздрагивает, и по каменным стенам мечутся тревожные тени.
Человек, прикованный цепью к стене, настороженно смотрит на тех, кто вошел к нему в темницу с факелом. Да, это обыкновенный человек, и в нем нет ничего небесного: он в грязных лохмотьях, у него усталое, изможденное лицо, глаза, глубоко запавшие под громадным лбом, кажутся бездонными. Лицо не греческое — скорее это выходец из Малой Азии или откуда-то с Северного Кавказа.
Но лучше рассмотреть его некогда. Заслоняя на миг свет факела, который кто-то, не видимый нам, держит за его спиной, вперед выступает жрец. Он, видимо, что-то отрывисто говорит пленнику. (Если бы мы научились и слышать сквозь даль веков!) Уранид качает головой. Тогда жрец замахивается на него коротким мечом…
И в тот же миг все исчезает во тьме под обрушившейся пылающей кровлей…
— Ну и гад этот жрец! Даже в такой момент пытался уничтожить соперника, — мрачно комментирует Мишка. — И попал в ловушку, поделом ему! А Уранида жалко…
Потом мы долго молчим, потрясенные этой мимолетной сценой трагедии, разыгравшейся двадцать веков назад и теперь благодаря чудесной власти науки вдруг снова воскресшей перед нами.
Мы молчим и думаем об одном… Как разузнать побольше о судьбе земного Сына Неба? Какие новые сцены удастся нам воскресить с помощью замечательного открытия Михаила?
И сколько еще новых удивительных открытий ожидает нас в загадочной глубине веков!..
Очень, конечно, приятно, когда тебя считают молодым… Но, несмотря на молодость, с журналом «Вокруг света» и его «Искателем» меня связывает давняя и крепкая дружба. Из этой редакции я когда-то отправлялся в увлекательные поездки по стране с удостоверением спецкора, здесь напечатана моя первая научно-фантастическая повесть «Золотая медаль Атлантиды». С тех пор написано уже несколько книг — и в появлении каждой из них чем-то помогла «вокругсветовская» школа.
Постараюсь и дальше не подводить старых друзей.
Евгений ФЕДОРОВСКИЙ
МИНУТЫ ВОЙНЫ
В основу этого рассказа положено событие, происшедшее в феврале 1945 года в Восточной Пруссии с командиром штурмового полка П. В. Кондратьевым.
Рисунок П. Кирпичева
Ветер дул с моря. Он и принес тучи. Никто точно не знал, почему снег, всегда белый и чистый, сегодня был серым.
Французы-северяне из полка «Нормандия» предполагали, что снег стал серым от тепла, — от наступающей весны, а южане кивали на сумеречное Балтийское море, так не похожее на небо Буш-дю-Рона или Корсики.
Званцов, подставив ладонь снежинкам, подумал, что снег посерел от копоти войны, от множества пожаров, занявшихся над Восточной Пруссией. Может, протащилась над полем боя туча и, отяжелев в дыму, накрыла аэродром, сосны, ободранные осколками, мокрые маскировочные сети, растянутые над самолетами.
Шла битва за Кенигсберг. Уже неделю полк не выходил из боев. Часов с пяти утра к далекому грохоту пушек присоединялась трескотня прогреваемых моторов. Злые, невыспавшиеся летчики подставляли головы под кран цистерны и глухо постанывали под ледяной водой. Потом шли в столовую — узкую землянку.
Званцов тоже пошел туда.
Завтрак подавала «мама Зина» — женщина с коричневым лицом, раскосыми глазами и глубокими морщинами вокруг рта. Она, как и зав летной столовой старшина Шумак, числилась в составе БАО — батальона аэродромного обслуживания. Этот батальон вот уже год кочевал вместе с летным полком. Летчики сдружились и с мамой Зиной и с Шумаком.
У мамы Зины муж умер давно, задолго до войны. Было четверо сыновей. Теперь погибли все. Мама Зина не плакала. У нее сердце, наверное, окаменело давно. О первом, встретив Званцова, сказала только: «Пал смертью храбрых». Потом так же сказала о втором, о третьем. А о четвертом уже ничего не сказала — лишь крепко сжала губы.
Сейчас она все время ругалась с Шумаком из-за макарон.
С декабря на завтрак, обед и ужин ей приходилось подавать к тушенке неизменный макаронный гарнир. У макарон не было ни вкуса, ни запаха. От них во рту становилось пресно и сухо, как от резины. Летчики даже поверье такое придумали: не повезет, если первым пройдешь мимо склада, откуда Шумак еще задолго до рассвета выносил картонные коробки с макаронами. На коробке было напечатано русскими буквами:
«Геройскому народу Советского Союза от Соединенных Штатов».
Французы стояли на другом конце летного поля, километрах в двух от полка Званцова. Их тоже кормили макаронами. Но они весело вытягивали из бачков клейкие дудочки, наматывали на вилки и макали в жирный соус. Они не скучали по картошке, как русские ребята.
Вот и сегодня Званцов услышал, как в кухне мама Зина со свистящим шепотом наступает на Шумака:
