Андрэ Нортон - Железные бабочки
Едва успела я закончить свой туалет, как вернулась тюремщица. На этот раз она принесла поднос, а на плече – постельное бельё. Со стуком поставив поднос на стол, она сняла простыни с кровати и бросила свежие грудой на середину, ясно дав мне понять, что заправлять постель я буду сама.
На завтрак подали кашу из какого-то зерна, жёсткого и безвкусного, но тёплую. Стоял также кувшин с жидким синеватым молоком. И всё. Женщина молча, с бесстрастным лицом ждала у двери, пока я кончу есть, потом забрала посуду и вышла.
Моя новая одежда, хотя и чистая, оказалась старой и сшитой на человека гораздо полнее меня. Она висела на мне мешком. И пахла затхлостью, как будто где-то долго пролежала. Юбка заканчивалась высоко над лодыжками, а рукава оставляли неприкрытыми запястья и бо́льшую часть руки. Я расправила грубые простыни и застелила постель, растянув этот процесс как можно дольше, чтобы иметь хоть какое-то занятие. Потом снова начала внимательно разглядывать камеру.
Вчера я встала на стул и выглянула наружу. Тогда я поняла, что с трудом боком могла бы вылезти в окно, но внизу лежала пропасть, глубину которой я даже не смогла определить. В камере были кровать, стул, подвесная доска-стол и в углу приспособление для отправления телесных надобностей, простая дыра в небольшом каменном возвышении, уходящая в тёмную глубину.
Желая чем-то заняться, я придвинула стул к столу и начала изучать надписи, оставленные теми, кто до меня попадал в эту камеру. Это были все имена и, как я заметила, преимущественно женские. Но ни одно не могло сравниться по глубине с тем, что я случайно нашла накануне. Эта надпись находилась непосредственно под концом одной цепи, там, где кольцо врезалось в дерево. Вторично я провела по её буквам кончиком пальца.
Несомненно, «Людовика», которая провела немало времени и затратила много энергии, чтобы вырезать эту надпись, была той самой женщиной, чью историю использовали как урок неверным жёнам. Возможно, она вполне заслуживала того, что с ней случилось, однако…
Меня больше всего интересовал рисунок под именем. Теперь, когда свет из окна стал ярче, я хорошо разглядела его линии. Круг, а в нём пятиконечная звезда… Линии получились удивительно прямые для сделанных вручную. Я вполне могла бы накрыть рисунок ладонью, хотя мне не хотелось его касаться.
Вглядываясь внимательней, я увидела, что в конце каждого луча звезды нанесены более мелкие штрихи, неясные, просто каракули, но все разные. Это был явно не герб и не часть какого-то геральдического рисунка.
Осматривая стол, я выяснила, что под многими именами тоже стоят символы – в основном грубо начерченные кресты или другие религиозные знаки, сделанные небрежно, не с той аккуратностью, как знак отчаяния Людовики.
Отчаяние? Нет, как-то оно не вяжется с этой женщиной из рассказа графини. Гнев, горячий неудержимый гнев скорее выразит то, что она чувствовала, заключённая здесь на годы, лишённая возможности поступать, как ей хочется. Я так была уверена в этом, словно давно сгинувшая курфюрстина по-прежнему расхаживала взад и вперёд по узкому пространству между окном и дверью, сжав руки в кулаки, думая только о мести, о том, как она отомстит – если сможет.
Такой яркой была эта картина, что я вздрогнула. Как будто установилась связь между прошлым и настоящим, как будто курфюрстина устремилась ко мне со своей ненавистью и нашла во мне нечто такое, что связывает нас.
Я задрожала, держась обеими руками за край стола. Да, у меня тоже имелись причина и право потребовать справедливости! Моё нынешнее положение – не моя вина, разве что следовало мне быть поумнее и поосторожнее. Но я никому не причинила вреда. Разве что…
Труда! Что, если от неё избавились только потому, что она слишком много знала? Наверное, я никогда этого не узнаю.
Я сидела, глядя на круг со звездой, символом, который… который… Я заставила себя выпустить край стола и протянуть вперёд левую руку, ту, на которой всё ещё сидело это кольцо-клеймо. Концом указательного пальца я коснулась середины звезды. Слабые линии здесь были едва заметны, но на ощупь вполне различимы. Неужели я ожидала почувствовать тепло? Это же глупо! Всего лишь воображение!
Не сознавая своих действий, я начала обводить звезду против часовой стрелки, задерживаясь над каждым символом, которые я хорошо ощущала и почти не видела. Как будто исполняла какой-то ритуал, обряд, необходимый, чтобы открыть потайную дверь…
Страха, который накануне отправил меня к кровати, я не испытывала. Прикосновения к этим линиям приносили какое-то чувственное, приятное удовлетворение. Яркое изображение разгневанной женщины померкло в сознании. Зато росло что-то другое, уверенность, вера в то, что у меня есть надежда, что найдётся выход.
Проследив рисунок до конца, я снова села на стул, сложив руки на коленях и глядя на стену, на цепи, поддерживающие доску. Снаружи они были совсем ржавые, но я не сомневалась, что под ржавчиной скрывался прочный металл. Я заметила, что они не прикреплены, а скорее зажаты между камнями. Вытащить их совершенно невозможно. И даже если я это сделаю, что мне даст короткая цепь? Она не поможет спуститься по стене и утёсу, на котором стоит крепость.
Пение… стон… я отбросила их, как попытку сыграть мне на нервах… по крайней мере стон. Но пение теперь показалось мне другим делом. Пение можно соотнести с церковью. Это крепость, тюрьма. Мысли мои перескочили на принцессу Аделаиду, грозную аббатису, которую я видела всего один раз. Возможно, я ошибалась насчёт своей тюремщицы. Она скорее член какого-то религиозного ордена, размещённого в Валленштейне, как ни странно это может показаться. И обет молчания сделал её немой.
В таком случае ночное пение могло быть частью обряда. Я мало знала о церкви в Гессене, о том, какие обряды тут соблюдались. Следовало ожидать, что орден, который находится под влиянием или властью принцессы Аделаиды, отнесётся ко мне без жалости. Но если я здесь не по приказу барона, можно будет попытаться заключить новый договор. Мне требовалось только доказать, что я не хочу ничего завещанного мне покойным курфюрстом, начиная с мужа. Я обнаружила, что снова пытаюсь снять кольцо – и снова безрезультатно.
День тянулся ужасно долго, и я поняла, как тяжело сидеть в камере, мучительно думать и ничего не делать. Я вспоминала свои поступки с самого начала этого злосчастного приключения и видела, какую проявила глупость. Полковник… я с горечью поняла, что это человек слишком сильно воздействовал на меня. Он прямо-таки излучал уверенность, и я приняла его как гарантию своей безопасности. Мне следовало понять, какая ненадёжная это гарантия, когда он начал старательно избегать меня на пути в Гессен, оставил в обществе графини, и совершенно исчез, как только мы оказались в Аксельбурге.
![Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]](/uploads/posts/books/79674/79674.jpg)
