Андрей Иванов - Славное море. Первая волна
— Вы плохой матрос, Серов, — сказал капитан гневно. — Вас требовали списать еще в Чернорецке. Я оставил вас потому, что матросский коллектив может сделать вас хорошим человеком. А Носков?.. Чему он вас научит? Водку пить!
— Он хороший человек! — запальчиво крикнул Геннадий. — Вы его как следует не знаете.
— Носков слабый человек. Хорош только тот, кто полезен делу, на кого можно положиться. Не до славы, до дела охочие люди нужны Арктике.
— Но…
— Матрос Серов, никаких но! Здесь командую я, — сурово сказал капитан, — и мои приказы не обсуждают!
«Теперь, наверно, за мной очередь», — уходя от капитана, подумал Геннадий.
…«Чайка» уже подошла к берегу. Косые, по-утреннему веселые лучи солнца золотили коричневую столетнюю деревянную церковь, новенькие жилые дома с синими окнами и низкие лиственницы вокруг них.
Матросы тоже с грустью смотрели, как затерялся на пристани Носков.
Маленький Юсуп Шадаев навалился грудью на барьер и шумно вздохнул.
— Жаль парня, — сказал он, не отрывая глаз от берега. — Так любит море и не может попасть туда.
— Как не может попасть? Он море, как свою каюту, знает, — заступился за товарища Геннадий.
— Знает от других! По книгам изучил.
— Он же так интересно рассказывал! — не сдавался Геннадий. — Как не побывал, если так говорит?
— Рассказывать он умеет. И мы его слушали, когда первый год плавали. А вот сам попасть не может. Обязательно начудит что-нибудь по дороге.
Все случившееся в этот день и особенно раскрытая тайна Носкова взволновали Геннадия. Но он не осудил товарища, не разочаровался в нем. Занимательно рассказывая о море, Носков никогда не говорил о себе, как участнике событий. За что же упрекать его? И Носков становился для Геннадия героем, героем своей большой несбыточной мечты. «Бросил бы он свою водку к черту, — подумал Геннадий, — и сбылась бы его мечта, открылись бы ему просторные морские дороги».
IVС уходом на берег Носкова Гена загрустил. Не друживший раньше ни с кем, кроме Носкова, он теперь стал часто уединяться, подолгу просиживать где-нибудь в стороне.
Матросы старались развлечь его, как могли. Однажды Сергей Алферов повел Геннадия в машинное отделение, в котором тот до этого еще не был.
Генку удивило, что машин здесь не одна, а две главные, да еще мотор и запасной паровой двигатель. Вдоль главных машин бегают вахтенные с масленками.
— Ну, как тебе у нас? — спросил Сергей.
Геннадий глянул на открытые иллюминаторы, шумно работающие вентиляторы и неопределенно ответил:
— Ничего. Техника и светло. Но тут же спросил:
— А если бы остановить вентиляторы?
— Тогда бы ты поспешил уйти наверх.
— А вы?
— Нам нельзя. Мы возле техники, потому и иллюминаторы открыты, и вентиляторы работают.
Серов прошел вдоль машин по узким решетчатым лестницам и переходам, остановился в раздумье, потом долго смотрел в иллюминатор, за которым совсем близко серебрилась вода.
— Шел бы ты к нам, все же техника, — предложил Сергей.
— Я не собираюсь оставаться на корабле. А одну навигацию и на палубе не раскисну.
Поднявшись наверх, Геннадий сразу наткнулся на кока. Тот попросил:
— Зайди на минутку.
— В камбуз?
— Ну да, по душам поговорить надо.
— Не пойду, — наотрез отказался Геннадий, — говори здесь.
— Какой же тут разговор? Тут беспокойство одно. Кок придерживался правила, что в своем доме и стены помогают. Он взял Геннадия под руку и почти насильно втолкнул в камбуз. Он тут же выставил на оцинкованный стол противень с двумя крупными пухлыми кусками рыбного пирога.
— Угощайся. До ужина еще не скоро. — И, поглаживая большим и указательным пальцами короткую щеточку усов, испытующе смотрел на Серова.
Геннадий отодвинул противень и, отвечая коку таким же испытующим взглядом, спросил:
— Опять в помощники сватать хочешь?
— Да не сватать, а просить. Невмоготу мне одному. И человек мне в аккурат такой нужен.
Влияние фантазера Носкова на молодого матроса-первогодка кончилось, и поэтому кок был уверен, что ему легко удастся уломать Серова.
Он попытался взять его мягкой, задушевной откровенностью. А когда Геннадий и на это отрицательно качнул головой, тот попробовал подойти с другой стороны.
— Видел я, как тебя боцман заставил палубу тереть. Не легкое дело. На палубе всегда то под солнцем, то на ветру. А осень придет… Ночь сырая, долгая. Темнота — хоть глаз выколи. Про дождь да шторм и говорить нечего. Трудная жизнь палубного матроса.
— Зато воздух свежий, — равнодушно сказал Серов.
— Воздухом сыт не будешь, а у нас с тобой первая косточка. Соусы, подливки — сколько душе угодно. Понемногу напробуешься и сыт.
Во рту Геннадия будто что-то растаяло. Он бросил новый взгляд на пирог и проглотил слюну. Появилось желание протянуть руку. Чуть двинул локоть и замер. Отвел глаза на кока, увидел пытливый хитроватый взгляд и отошел к двери подальше от соблазна.
— Я ж только одну навигацию плаваю, — сказал он, как бы пресекая дальнейший разговор.
— Ну вот и хорошо, — ухватился за эту мысль кок. — Не все ли равно тебе, кем плавать одну навигацию.
Он подошел ближе и стал так, чтобы оттеснить Геннадия от двери.
— Я же тебя за навигацию так научу, что в городе в любой столовой возьмут. И не просто к плите. А поваром первой руки возьмут. Понимаешь?
Геннадий не понял и, нырнув под руку высокого кока, вышел из камбуза.
Зато кок понял, что помощника ему придется искать в другом месте.
Разговор в машинном отделении и на камбузе не рассеял тяжелого раздумья молодого матроса. Ему казалось, что и Сергей Алферов и кок очень назойливо стараются заменить собой для него Носкова.
Воспоминания о Носкове прибавили грусти. Даже запах чеснока теперь, казалось, был не таким уже неприятным. Он ушел в каюту и в таком тоскливом настроении написал письмо домой. Когда заклеил, подумал: «А где он его опустит в почтовый ящик? Разве в Верхотурье? До этого места нет ни одной пристани. Оттуда оно пойдет не меньше двух недель. А домой надо сообщить о себе как можно скорей. Мать, наверно, уже тревожится».
Положил письмо в чемодан и торопливо написал радиограмму.
Подымаясь в радиорубку, на минуту задержался на трапе. Навстречу теплоходу наплывали места необыкновенной суровой красоты. Высокие горы сжимали реку с двух сторон. И она не текла, а прорывалась между ними узким, но полноводным руслом. Тени высоких гор почти перекрывали реку, и поэтому казалось, что здесь круглые сутки не то раннее утро, не то поздний вечер.
