Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Колотубин и Джангильдинов вынули мандаты, требовали пропустить, но охрана твердила одно:
— Никого допускать не велено. Отходи!..
— Позови старшего, — настаивал Колотубин.
— Сказал тоже! А кому пост оставлю?.. Отходи!..
Открылась дверь, и на площадке вагона показался высокий военный в фуражке, шашка на боку.
— Товарищ! — Колотубин замахал рукой. — Товарищ! Позови начальника охраны.
— Ну, что надо? — Военный потянулся, зевнул.
— Пропустите нас. Мы из Москвы. У нас мандаты, — быстро заговорил Степан, протягивая документы.
— У всех нынче мандаты есть. — Военный расстегнул ворот, почесал шею и, снизойдя к просьбе, сказал часовому: — Прохор, давай сюды их бумажки. Помотрим, что за мандаты.
Красноармеец взял у Джангильдинова и Колотубина документы и шепнул:
— Сам начальник охраны. — И побежал к площадке вагона.
Военный ушел, оставил дверь открытой. Через несколько минут он показался снова. Теперь он был иным. Быстро сбежав по ступенькам, направился к ожидавшим.
— Что же сразу не сказали, кто вы? Ну, ладно, не серчайте… Мы вас давно ждем. Идемте! Идемте! Так сказать, с благополучным прибытием!
Военный энергично пожал Колотубину и Джангильдинову руки.
— Сейчас пошли докладывать товарищу Сталину. У него там заседает штаб… Побудьте пока в нашем вагоне. Перекусите с дороги.
— Пожевать невредно, — согласился Колотубин, довольный быстрой переменой отношения.
Послышался шум приближающегося поезда, нарастающий металлический скрежет тормозов и паровозный гудок, и вот уже в стороне, за платформами товарного состава, замелькали огни пассажирских вагонов.
— Московский, — сказал военный.
— На слух, что ли, определил? — удивился Джангильдинов.
— По времени, — пояснил военный. — Если не опаздывает…
3
В то самое время, когда Колотубин и Джангильдинов находились в спальном вагоне начальника охраны и гостеприимный хозяин угощал их жареной рыбой, молодой вареной картошкой и малосольными огурчиками, на привокзальную площадь вышел человек среднего роста, лет тридцати пяти, в черной кожаной куртке и кожаной фуражке. Он только что сошел с поезда. Патрульные, проверив документы, взяли под козырек и смущенно улыбнулись. Не каждый день приходится держать в руках мандат сотрудника Чрезвычайной комиссии, да еще из самой Москвы.
— Мы у всех подряд, товарищ Звонарев, — сказал извиняющимся тоном старший, запомнив фамилию приезжего. — Такой приказ.
— Верно, товарищи, — ободрил их человек в кожанке, и его удлиненное и гладкое, чисто барское лицо стало строгим. — Контры полно шляется. Революцию надо охранять.
На привокзальной площади приезжий остановился, окинул ее взглядом, посмотрел на темную громаду собора. Из дверей вокзала густой людской струей выливалась толпа прибывших, извозчики набирали седоков, громко торгуясь об оплате, многие пассажиры с чемоданами и узлами побрели в темноту улиц.
Человек в кожанке вынул пачку папирос, закурил и, помахивая туго набитым портфелем, подошел к повозке с матрацем.
— Неплохо придумано! — Он кулаком потыкал в матрац. — Чья будет? Где хозяин?
— Сухопутных не возим, топай своим обозом, — ответил в рифму Груля, не поворачивая головы, и звучно щелкнул кнутом.
— Первый раз вижу моряка с кнутом, — дружелюбно сказал человек в кожанке, не обращая внимания на ершистый тон возницы. — Извозом промышляешь?
— Флотская посудина, так что проплывай мимо.
— Я не даром… Заплачу наличными. Тут недалеко. — Человек в кожанке не отходил от повозки. — Едем, моряк!
— Плыви мимо.
На площадь въехал фаэтон, сытые кони, выгнув дугою шеи, дружно цокали подковами по булыжнику. Извозчик вертел головой, зыркая по сторонам, но седоков не было. Приезжие уже разошлись, и привокзальная площадь была сиротливо пустой.
— Эй! Эй! Давай сюда! — Человек в кожанке поспешил к фаэтону.
— Тпру, окаянные! — Извозчик остановил коней, наклонив голову к приезжему: — Куды изволите?
Человек в кожанке назвал адрес. Извозчик, едва седок уселся, хлестнул лошадей:
— Но! Соколики!
Лошади весело рванули с места. Скоро человек в кожанке уже был в той части города, которая зовется Балканами. Отпустил извозчика. Осмотрелся. Улица была темной и пустынной. Немного подождал, прошелся до угла и вернулся обратно. Быстро приблизился и трижды постучал в высокое окно кирпичного особняка под железной крышей, что находился неподалеку от костела.
— Кто там? — послышался сонный мужской голос, и в окне, за чуть приоткрытой ставней, мелькнул желтой полосой свет лампы.
— Свои. — Человек в кожанке снова, но тихо, одним ногтем пальца, повторил условный стук.
— Сию минуту, сию минуту, пан, — торопливо отозвался мужской голос; лязгнул железный засов, щелкнул замок, и приоткрылась тяжелая входная дверь. — Какая погода?
— В Москве дождь, — шепотом произнес человек в кожанке, не вынимая руки из кармана, грея ладонью рукоятку браунинга.
— Входите, пароль верный, милости просим. С московским?
— Да, прямо с поезда.
— Ждали вас, пан, телеграмма была…
Человек в кожанке подождал, пока хозяин не закрыл дверь на ключ и не задвинул засов.
Из темной прихожей вошли в коридор. Человек в кожанке шел следом за хозяином, не вынимая руки из кармана. Из приоткрытой двери гостиной широкой полосой падал свет настольной лампы, освещая коридор, и доносились женские голоса. Человек в кожанке невольно обратил внимание на грудное, мягкое контральто, которое показалось ему страшно знакомым. Откуда-то издалека, словно из другого мира, нахлынули приятные воспоминания, вызванные этим голосом, и у него потеплело внутри. Впереди двигалась широкая и слегка сутулая спина хозяина.
— Мы для пана отдельную приготовили… Окна во двор, в сад.
— Благодарю, — тихо ответил человек в кожанке, входя в комнату.
Хозяин чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу с зеленым стеклянным абажуром, стоявшую на столе, и в комнате сразу стало светло. Мужчины несколько секунд смотрели друг на друга — пристально, изучающе. Хозяин особняка был полный, слегка сутулый, давно перешагнувший за средний возраст человек, но еще довольно крепкий, с крупной лысой головой, холеным бритым лицом и острым, слегка горбатым носом, похожим на сильный клюв хищной птицы, и темными небольшими, глубоко посаженными глазами, которые смотрели остро и цепко.
— Разрешите представиться. — Лысая голова сделала легкий поклон, полный достоинства. — Болеслав Адамович Кушнирский.
