Жак Реми - Если парни всего мира...
— Здесь.
Пока Ганси шнурует ботинки, отец проверяет книги, тетради, спрашивает:
— Тебе не очень хочется спать?
— Хочется немного.
— Надеюсь, тебя не спросят сегодня. Ты можешь сказать учителю, что ночью тебе пришлось заниматься важными делами...
— Не беспокойся. Я знаю уроки, отвечу как-нибудь.
— Тогда иди. Не то опоздаешь.
Ганси натягивает пальто, сует ранец под мышку.
— Завтракать мне некогда.
— Возьми хотя бы бутерброд.
Хлеб с маслом лежит на маленькой тарелочке. Ганси берет бутерброд, целует отца и выходит.
— Осторожно переходи улицу, — наставляет отец.
Ганси не отвечает. Надоело. Отец повторяет то же самое каждое утро.
Занятые этой маленькой ежедневной церемонией отправления в школу, ни отец, ни сын не слушают радио. А по радио диктор рассказывает об их подвигах:
— ...радиолюбители, установив реле от Африки к Франции, от Германии к Норвегии, образовали таким образом замечательную цепь человеческой солидарности...
8 часов 38 минут (по Гринвичу) в ПарижеВ квартире Корбье включен приемник. Слепой и его жена еще не спят. Сидя в креслах, слушают.
— Пришлось установить связь с институтом Пастера. Доктор Мерсье связался по радио...
Муж с усилием поворачивает голову. С тех пор как Мерсье уехал, он и Лоретта не обменялись и десятью словами. Но их снова окружает привычная для них атмосфера, одиночество с глазу на глаз, на мгновение нарушенное присутствием постороннего. Оставит ли этот ночной эпизод какие-нибудь глубокие следы в их жизни, не нарушит ли неустойчивое равновесие их существования? Он оставит свои следы, это несомненно, но смогут ли они примириться с присутствием этого нового фактора в их жизни, даже если острота его притупится, сгладится со временем? Для этого нужно знать, во что выльется эта новая ситуация. Образ Мерсье, встав между ними, может явиться для мужа поводом для постоянных сцен ревности, оружием, которым он будет пользоваться, чтобы мучить жену, острой приправой в их повседневных отношениях. В романтическом воображении Лоретты он может стать нежным любовником, утонченным и страстным, послушным героем ее самых смелых мечтаний.
Сейчас еще все возможно, судьба не сказала своего последнего слова.
На чем угодно будет остановиться судьбе? Придется ли нам увидеть, как муж в бешеной ревности принуждает жену порвать с любовником, убьет ли он доктора, или, наоборот, окажется покладистым мужем, которого будут только возбуждать тайные переживания, нарушающие их однообразное существование? Можно также представить себе, как Лоретта, уступив и сейчас же пожалев о своей слабости, вымаливает прощение у мужа, или, безумно влюбленная, убегает к любовнику, или спокойно и почти открыто, наслаждаясь своим счастьем, делит себя между мужем и любовником.
Ни один из них не может, конечно, смотреть на вещи с такой грубой откровенностью. Они думают об этом, но на полпути их останавливают всевозможные табу, не давая точно определиться их переживаниям.
— Лоретта, — вдруг спрашивает муж, — что же все-таки произошло между вами тогда, когда ты проводила лето вместе с Мерсье?
— Ровным счетом ничего.
— Флирт все-таки был?
— Кажется, он ухаживал за мной. Может быть, был немного влюблен.
— И это все?
— Все. Клянусь тебе. Тогда мне не нравился ни один мужчина.
Она счастлива, что может быть до такой степени откровенной. Если бы вопрос касался ее настоящих чувств, ей пришлось бы быть более сдержанной. Но он не спрашивает ее об этом. Вероятно, потому что не уверен в ответе. В смущении Лоретта делает неловкое движение и задевает за шнур приемника; слышится треск. Поль с раздражением замечает:
— Не трогай приемник, пожалуйста.
Наступает молчание, прерываемое голосом диктора:
— В данный момент дело находится в руках властей. К кораблю, терпящему бедствие, со всех сторон спешит помощь.
8 часов 39 минут (по Гринвичу) в ПарижеВ институте Пастера за дело взялась администрация. Роль Мерсье окончена. Ему остается только лечь спать после бессонной ночи.
По пути его останавливает заведующий хозяйством института:
— Мне нужно поговорить с вами, доктор.
Мерсье идет за ним в канцелярию. Ему не часто приводится иметь дело с этим узкоплечим человеком, еще не старым, с помятым лицом, одетым неизменно или в слишком короткое, или в слишком длинное платье; о нем говорят, что он активный член одной крайней правой партии. Иногда в институте его посещают какие-то личности и санитары, которые расходятся с ним в политических взглядах, относятся к нему с подчеркнутой враждебностью. У заведующего хозяйством смущенный вид:
— Прошу прощения, доктор. Это чисто служебная формальность. Сегодня ночью вы выдали сыворотку. Как мне пометить об этом в отчете?
Мерсье возмущен, но не успевает ответить — заведующий хозяйством опережает его:
— Я все знаю, доктор. Все только об этом и говорят. Ваш поступок можно понять. Но войдите в мое положение, я тут ни при чем, есть же правила. Не я их выдумал и не вы, разумеется. Раз они существуют, я обязан их выполнять. И главным образом следить за тем, чтобы они выполнялись.
— По правилам, я не должен был отсылать сыворотку больным?
— Я не это хотел сказать. Вы отправили ее не обычным путем, не по правилам, не через экспедицию. Я понимаю, вы не могли поступить иначе, она была бы доставлена слишком поздно. Но вам пришлось передать ее лицу, которое до некоторой степени является лицом частным, неофициальным. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Я не имел права это сделать?
— Да нет же, нет, вы имели, полное право. Но только это лицо должно было заплатить.
— Так ведь это же не для него...
— Согласен, не спорю. Этому лицу могли бы дать расписку, по которой оно могло бы получить в дальнейшем свои деньги обратно. А для администрации у меня на руках были бы два документа. Это было бы по правилам. Но, конечно, если вы не хотите...
— Кто вам сказал, что я не хочу?
Мерсье вынимает из кармана бумажник. Немного позже, уже уходя, шарит в кармане своего пальто, находит там записку, которую ему сунула Лоретта. Читает: «Спасибо». Рвет ее, скатывает из нее шарик, бросает на улицу в грязь.
И у него вдруг появилось ощущение, что нелепое крохоборчество заведующего хозяйством уничтожило его роман с Лореттой. Конечно, он позвонит ей завтра, может быть даже сегодня, но все придется начать сначала. Все, что оставалось от ночных грез, исчезло вместе с этим клочком бумаги.
8 часов 45 минут (по Гринвичу) на борту «Марии Соренсен»Пилот санитарного самолета не переставая жует резинку, которую всегда носит в кармане.
