Ростислав Самбук - Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
— Как у вас в селе, очень прижимают?
— Смотря с какой стороны, — пожал плечами Юрко.
— В Качаках коммуну создали, — спокойно сказал Каленчук и не удержался: — Я им эту коммунию уже прописал, поплакали кровавыми слезами. Живы будем, за все поквитаемся! — неожиданно рассвирепел он. — Отважный еще вернется, и расчет мой будет большой!
— Выпей, брат, — придвинула Марта стакан. Испугалась за Юхима. Тот даже посерел от злобы — только на скулах краснели пятна.
Глотнул еще, чуть отошел, наложил полтарелки холодца. Марта подвинула бутылочку с уксусом — знала вкусы брата, привыкла угождать.
— А у тебя как дела, Юрко́? — спросил, не отрываясь от холодца. — Раскулачили, сто чертей им в печенку?
— Зачем же, — возразил Демчук, — я сам…
— Что «сам»? — не понял Юхим.
— Отдал лишнюю землю.
— Ты… Отдал?.. — Каленчук даже задохнулся.
— Что же мне оставалось делать?.. Все равно отобрали бы… Я и отдал. Сейчас, по–ихнему, я — середняк, а на середняков не давят.
— Сколько же осталось?
— Пять моргов.
— Меньше половины… Мою землю кровью выхаркали, а ты — добровольно…
Демчук ничего не ответил, придвинул Юхиму тарелку с ветчиной.
— Не хочу, — отодвинул тот со злостью.
— Зачем же нервничать? Ты выслушай, а потом осуждай.
— Тебя не слушать надо, а голову отрубить!.. — прошипел Каленчук. — Каждая наша уступка большевикам — это измена Украине!
— Что–то вы только обещаете ту Украину, — вмешалась Марта, — а обещаниями жив не будешь…
— Помолчи, ежели не понимаешь! — оборвал ее Юхим. — Я за эту Украину жизни не жалею, а такие вот… — Он хотел сказать что–то едкое, но, поймав озабоченный взгляд Марты, осекся. — Но так просто покориться большевикам!..
— Давайте взвесим все. — Юрко отложил вилку, вытер полотенцем рот. — Сам знаешь, я новой власти не кум и не сват, мне без нее хуже не было, а где твоя обещанная свободная Украина? Взбаламутили воду, пошастали по лесам — и все. Где ваша УПА, скажи на милость, и с кем воюете? Болтали: выгоним большевиков из наших краев! И что? Догавкались?..
— Если бы не такие, как ты, — позеленел Каленчук, — где бы эти большевики уже были!
— Стало быть, таких, как я, большинство, — спокойно ответил Юрко. — А ежели, скажу я тебе, большинство вас не поддержало, то дело ваше — труба…
— Вы ничего не знаете, — злорадно усмехнулся Юхим, — скоро будет конференция великих держав, и Украину провозгласят независимой. Тогда мы рассчитаемся со всеми, кто не верил в нас и спутался с Советами!
— Может, и будет конференция, — согласился Юрко. — Пусть даже будет… Но я так думаю: Советская власть сильна, такую армию, как немецкая, разбила. Кто же этой власти будет диктовать? Да она пошлет эти конференции ко всем чертям — вот как я думаю…
— Люди там, на Западе, — не совсем уверенно сказал Юхим, — на нашей стороне, да и с волей народа нельзя не считаться.
— Вот тут ваша первая ошибка, — загнул палец Юрко, — ты и я — еще не народ. Мы привыкли смотреть на него, как на быдло, а он вылез из хомута и не хочет больше голову подставлять.
— Ты бы попробовал с автоматом…
— Ну, двоих–троих положишь, — ответил Демчук. — А они тебя… Не по мне это…
— Так бы сразу и сказал!
— Хватит вам ссориться! — Марта принесла чугунок горячего борща. — Ешьте…
— Погоди, — отмахнулся Юрко. — Ни одним днем жив человек. Я вот прикинул — при Советах не так уж и плохо. Пускай будет колхоз, проживем. Я — не Каленчук. Мне не стыдно и в поле выйти — весь век пахал и сеял. Да и много ли нам с Мартой надо? Корова есть, свинью, а то и двух всегда откормим, есть полдесятка овец, птица, овощи, ну и все прочее… Хлеб на трудодни получим — накормлены и напоены, — провел рукой над головой, — вот так!
— А про Федька забыли! — крикнул Каленчук. — Накормлены и напоены, чтоб вас холера взяла!
— Значит, нам при Советах не так уж и худо. — Юрко загнул второй палец. — Теперь про Федька. Это — в–третьих, — загнул еще палец. — Ты сколько злотых всадил, чтобы его в гимназию протолкнуть? Да и мы — правда, меньше, но потратили… А была демократия — так пилсудчики писали?! Кто думал про институт для Федька? Лишь ты, а мы — куда там! Даже мы, а мы не из последних в селе! Для нас и гимназии довольно… А теперь вот поехал… сдаст экзамены — будет студентом, нет — пусть бьется глупой головой о мостовую. За учение платить не надо, я слыхал, даже доплачивают этим студентам. Зачем им платить — не пойму, а платят же…
Каленчук потянулся за бутылкой, налил, выпил, не закусывая, постучал ложкой по тарелке.
— Значит, коммунисты уже и вас сумели сагитировать! — насмешливо сказал он. — Если бы имели свободное государство, также учили бы детей бесплатно.
— Так еще учили бы, а тут — уже учат, — снова вмешалась Марта и сразу же перевела разговор на другое. — Ешьте, борщ остынет, а что за борщ, когда холодный!
Юхим хотел что–то ответить, но решил не связываться и принялся за борщ. Сдобренный старым салом, горячий, с острым чесночным привкусом, борщ и правда потерял бы многое, если бы постоял еще. Не заметил, как опорожнил свою тарелку. Горячая еда разморила его, от водки шумело в голове, не хотелось больше ни спорить, ни сердиться, ничего не хотелось, может, только запеть старинное, тоскливое — про казачьи походы, девушку, что ждет и не дождется, про колодец под дубом с чистой, как слеза, водой… А Марта уже несла полную миску горячей картошки с мясом — комната наполнилась запахом лаврового листа, перца и еще чего–то…
Юхим потянул носом. Черт с ними со всеми, он сумеет устроить свою судьбу, лишь бы перейти проклятую границу. И разве ему нужно больше всех, что ли? Пускай целуются тут с большевиками, пускай даже лижут им это самое место, ему уже все равно, еще несколько дней, и он попадет в действительно свободный мир, где его золото откроет все дороги. Забудет тогда и про Качаки и про собственный дом… Однако к чему клонит Юрко? Каленчук переспросил:
— Не расслышал, ты это о чем?
Демчук смутился. Повторил, отводя глаза:
— Ты сколько собираешься того… гостить?
— Обременяю?
— Да нет, но времена, сам знаешь…
— Дела у меня тут, — объяснил Каленчук. — Вот закончу и сразу отправлюсь.
Демчук подумал: они с Мартой договорились дать Юхиму пристанище на два дня. Но ведь это было до того, как Юхим подарил золотые часы. Решительно сказал:
— Дня три–четыре могли бы вас подержать…
Каленчук промолчал. Знал: испугались. Испугался и этот длинный чурбан Юрко, и Марта — родная сестра, которую он любил и любит. Понимал их, но все же было грустно. Наконец пересилил себя — что ж, каждый думает прежде всего о своей шкуре, — ответил с напускной веселостью:
