Ростислав Самбук - Чемодан пана Воробкевича. Мост. Фальшивый талисман
— Пусть уходят! — повторил муж веселее. — У нас и своих забот хватает…
Легли, но не спали. Так и не закрыв глаз, встали, когда начало светать.
Юхим проснулся, когда Марта вышла доить коров. Сон еще дурманил голову, но превозмог себя и спустился с чердака к сестре. Марта давно уже не видела брата и прослезилась.
— Сдал ты, Юхим, — посмотрела с жалостью, вытирая слезы краем платка.
— А ты все такая же молодая, — повернул он сестру лицом к свету, — молодая, красивая.
— Где уж нам! — махнула рукой Марта.
Брату ее слова запали в душу.
Юхим всегда любил ее — единственную сестру — и помогал ей с Юрком. Никому не дал бы и гроша ломаного, а Марте, как завещали родители, выделил приданое, даже прибавил немного от себя — мол, Юхим Каленчук не такой уж скряга, как утверждают злые кумушки. Выдал Марту за мужчину старше ее, но с достатком. Конечно, Юрко не мог равняться с ним, Каленчуком, но землю имел, сам не жалел рук и еще нанимал батраков на сезонные работы. Марте Юрко нравился — высокий, красивый, спокойный и сильный. Руки большие, жилистые.
Отгуляли свадьбу, пути брата и сестры разошлись, но время от времени Юхим заезжал в прикарпатское соло, где жили Демчуки. Приезжал не с пустыми руками, покупал Марте разные обновки, а потом, когда родился Федько, начал баловать племянника. Своих детей у Юхима не было, и Федька́ любил, как родного сына. Похлопотал где надо, дал взятку — и устроил племянника в гимназию.
— Пусть растет своя украинская интеллигенция, — любил он повторять, — не все нам под поляками ходить.
Юхимова заслуга была и в том, что, когда во время войны сгорела Юркова хата, Демчуки быстро отстроились.
Марта смотрела на брата, и ее мучило двойственное чувство. От Юхима когда–то зависел их достаток, знала, что брат любит ее, но ведь теперь он — бандеровец, а укрывательство бандеровцев — преступление. В конце концов, можно было бы и рискнуть, но Федько уехал сдавать экзамены в институт, и если кто–нибудь узнает и донесет… Марте стало страшно, она закрыла глаза, чтобы не видеть брата. «Более мой, за что ты так тяжко караешь рабов своих?» Незаметно перекрестилась, отвернувшись к корове, и снова принялась доить.
— Поспал бы еще… — сказала просто так, лишь бы хоть как–то начать разговор.
— Еще посплю! — согласился Юхим. — Мне надо поговорить с Юрком. Позови его, я из хлева не буду выходить.
— Лишь бы не заметил кто… — согласилась Марта. — Вот подою и позову.
— Как Федько?
— Ой, ты не знаешь! — оживилась Марта. — Федько наш окончил школу и уехал поступать в политехнический.
— Инженером, значит… — не одобрил Юхим. — А я надеялся его на врача выучить.
— Я уж так уговаривала, так уговаривала, — пожаловалась Марта, — не хочет…
— Ну что ж, пускай будет инженер… — вздохнул Юхим. — Хотел бы его увидеть.
Марта чуть не сболтнула, что Федько обещал приехать в воскресенье, но вовремя прикусила язык. Сегодня только понедельник, прятать их шесть дней — можно с ума сойти.
— Федя большой стал, — сказала она с гордостью, — весь в отца!
— Вот, — Юхим вытащил из кармана золотые часы, — отдашь ему. Мой подарок студенту.
Марта взяла, обтерла полотенцем.
— Какие красивые! — обрадовалась. — Большое спасибо.
Внезапно подумала: наверное, краденые. На секунду сделалось стыдно, но все же спрятала в карман: кто знает, может, и не краденые. Да и стоит ли думать об этом. Вещь дорогая, и Федько будет доволен.
— Так я сейчас позову Юрка. — Она подхватила подойник и убежала в хату.
Юхим стоял нахмурившись: не понравилась чрезмерная суетливость Марты. Привык видеть сестру ласковой, уравновешенной, а тут… Правда, времена такие, что и сам дьявол не разберет, что делается с людьми. Может, и сам он изменился. Да не «может», а точно. Что осталось в нем от прежнего Юхима Каленчука? Кожа да кости… Когда–то приезжал сюда на пароконной бричке — все село выходило на коней смотреть, — а сейчас нищий, в стоптанных сапогах и в прожженной ватной телогрейке. И никто не знает, что в поясе у Юхима зашито столько, что хватит не на одну бричку…
В полуоткрытую дверь боком протиснулся Юрко. Юхим достал мятый клочок бумаги, критически посмотрел на него.
— Тетрадь у тебя найдется? — спросил он.
— Да, есть…
— А конверт?
— Марта собиралась писать Федьку…
— Принеси.
Юрко сразу принес все, что надо, догадался прихватить и табуретку, чтобы удобнее писалось. Каленчук послюнил огрызок химического карандаша, написал несколько строчек на листке, который вложил в конверт.
— Сразу же после завтрака, — сказал тоном, не допускающим возражений, — запрягай и поезжай в Трускавец. Бросишь в почтовый ящик и можешь возвращаться.
Демчук только кивнул. Не взглянув на адрес, спрятал конверт во внутренний карман.
— И вот что… — чуть замялся Юхим. — У тебя самогон есть? Принеси литр. Ребят угостить.
Впервые Юрко возразил:
— Напьются, закурят, недолго и до пожара…
— Не курят они, — успокоил Каленчук. — Я один курю, а на меня можешь положиться.
…Каленчук отсыпался почти до вечера. Грицко и Дудинец, выдув литр самогона, еще храпели. Юхим стал у открытой двери риги — дожидался Юрка. Тихонько свистнул, когда тот приехал. Юрко незаметно кивнул, постоял посреди двора и, лишь убедившись, что на улице никого нет, дал знак, чтобы Каленчук перебежал в хату.
— Сейчас пообедаем, — вошел он вслед за Юхимом.
Каленчук потер щеку, заросшую рыжеватой щетиной:
— Побриться бы…
— Бритва в кухне. Твои, — качнул головой в сторону риги, — еще спят?
— А что им? Налакались самогонки… Отвез?
— А то как же. Пускай спят. Марта им потом согреет.
Побрившись, Юхим надел свежую рубашку Федька.
— Так хорошо из кухни пахнет, — признался он, — что, кажется, черта бы съел…
— Прошу. — Юрко открыл дверь в комнату рядом с кухней. — Прошу к столу.
— О, «Московская»! — увидел бутылки с белыми головками Каленчук. — Единственное московское, что я признаю! — Обошел стол, заставленный вкусными закусками, похвалил: — Ты, сестрица, всегда умела готовить, но сегодня…
— Это ты отвык от настоящей еды, — небрежно отмахнулась Марта, разрумянившись от похвалы.
— Дай боже, чтобы не было горше, — перекрестился Юрко, придвигая стул.
Выпили по первой, а потом и по второй. Юхиму водка сразу ударила в голову, захотелось похвалиться и пожаловаться — пришла минута откровенности, когда хочется открыть кому–то душу. Аппетитно хрустя огурцом, спросил:
— Как у вас в селе, очень прижимают?
