Леонид Платов - Искатель. 1970. Выпуск №3
Почти физически, на расстоянии, ощутил бывший командир разведчиков, как заволновался Колесников, дойдя до этого места. Пальцы его нетерпеливо теребят газетные заметки и статьи. Он нервничает, спешит. Отчасти это напоминает торопливое чтение записей Бельчке в его кабинете, только никто не целится сзади из потайного отверстия в стене, выложенной белыми панелями. Но ведь, в сущности, эти газетные выдержки — не что иное, как своеобразное продолжение записей Бельчке!
Надо думать, Колесников уже добрался до высказываний одного прогрессивно мыслящего американца. «Симптоматично, — говорил тот, — что открытие нового наркотика ЛСД почти совпало по времени с созданием атомной бомбы». И далее приводил цифры, из которых явствовало, что торговля наркотиками — наиболее выгодный бизнес XX века, даже более выгодный, чем продажа оружия.
Бизнес войны и бизнес торговли наркотиками неразрывно переплелись в капиталистическом мире.
Еще 300–400 лет назад янычары, идя в атаку, одурманивали себя гашишем. Это был своеобразный допинг того времени. А во второй мировой войне английские диверсанты — коммандос тоже взвинчивали себя наркотиком.
Но в будущей войне применение наркотиков совсем другое, диаметрально противоположное. Их задача: не подстегивать, а угнетать дух.
Ныне готовятся новые психические атаки, но усиленные химией во сто крат…
Вероятно, Колесников уже закончил читать и, отложил папку. Нина Ивановна, вернувшись из больницы, обеспокоенно посматривает на него. О чем они говорят сейчас?..
5Когда бывший командир разведчиков пришел вечером к Колесникову, тот сидел и курил в одиночестве на скамейке перед домом.
— Обедал, Батя?
— Обедал.
— А то разогрею борщ и котлеты. Нина оставила для тебя.
— А где она?
— На ночном дежурстве.
Бывший командир разведчиков подсел к другу на скамейку. Некоторое время они курили в полном молчании. Лицо Колесникова было спокойно, хоть и бледно, и очень сосредоточенно.
Он первым нарушил молчание:
— Бельчке жив, Батя.
— Не обязательно. Ты считаешь, все это он?
— И он, Батя. Я знаю. Его рука. А я думал, он уже подох давно. Или с ума спятил. Запах резеды напоследок стал донимать его самого.
— Стало быть, Бельчке твой до поры до времени таился где-то, как змея под колодой.
— Именно змея под колодой. Устроился, скажем, провизором в аптеке. Смирнехонько растирал порошки в каменной ступе. А потом взял и объявился!
Бывшему командиру разведчиков показалось, что Колесников скрипнул зубами. Снова молчание.
— Он, гад, гнал меня ветром к водоему с лилиями, — послышался ровный голос Колесникова. — Теперь понятно, чего он хотел. Ему, понимаешь, надо было, чтобы я заглянул в этот водоем и увидел какую-нибудь чертовню вместо своего отражения. Это он называл второй стадией экспериментов.
— Но ты же не пошел к водоему с лилиями.
— Да, упирался изо всех сил. Хотя ничего еще не понимал. Но я делал все наперекор Бельчке.
— По-твоему, он уже тогда добавлял этот ЛСД в ядовитое зелье?
— Выполняя в точности инструкции наставниц своих, ведьм нюрнбергских. Одна резеда была все же слабовата, не оказывала, надо думать, нужного действия. Бельчке пишет в тетради о злаке, распространенном в Европе. И заметь, галлюцинации разноцветные! Нет, совпадение полное.
Он торопливо закурил новую сигарету.
Уже все сине было вокруг. Сильнее запахли флоксы и лаванда в палисаднике.
— А как тебе сейчас запах цветов? Ничего?
— Сейчас-то, уже ничего. А несколько лет было какое-то, не скажу, отвращение, а тревожное недоверие к цветам. Потом приобвык помаленьку. Но резеду не переношу. Вот тебе еще одно странное военное увечье.
Длинная пауза. Колесников продолжал:
— И ведь откуда, подумай, корни тянутся! Из средних веков! Недаром нацисты с таким благоговением относились к средневековью. И яды психические оттуда же полезли, из этой ямищи черной. Перекличка нюрнбергских ведьм и толстяка профессора Бельчке! И видишь, он оказался способным учеником.
— Но ты все о Бельчке об одном…
— Ну, не Бельчке — он, Бельчке — они! Для меня все они — Бельчке, эти новейшие колдуны-отравители, толстяки со стеклянными глазами, желающие вогнать нас в безумие!
— Волнуешься, Тезка.
— Да нет. Решение мною уже принято. Что же тут волноваться?
Он швырнул окурок наземь и придавил его каблуком.
— Прохладно становится. Пошли в дом!
Колесников выставил на стол чайные стаканы, хлебницу, сахарницу, банку с вареньем. Потом он отправился на кухню за чайником, который терпеливо пофыркивал на конфорке, — как поезд под парами. И вся эта мирная картина показалась неправдоподобной бывшему командиру разведчиков — после недавнего разговора о Бельчке, об ЛСД и о нюрнбергских ведьмах…
— Считай, Батя: призвал меня ныне из запаса! — сказал Колесников, вернувшись. — Ты ведь в больших чинах… — Гость сделал протестующий жест. — В больших, в больших, не скромничай! Так будешь проездом в Москве, напомни кому надо обо мне. Похлопочи, а? Объясни там, что есть, мол, в Медногорске человек полезный и нужный — можно сказать, с самим Бельчке был на короткой ноге, чуть от него капитуляцию не принял. И никак не согласен он, человек этот, заниматься только рыбалкой!
Бывший командир разведчиков с удовольствием посмотрел на своего друга. Лицо Колесникова раскраснелось, глаза блестели. Сейчас белые усы и брови выглядели, как наклеенные, а седую шевелюру можно было принять за парик.
— Ну, а что Нина Ивановна скажет на это?
— Нинушка? Так она же умница у меня. И любит. Значит, поймет! Она, знаешь, хитростями всякими меня опутывала. Хотела заслонить, прикрыть собой от всего опасного и злого на свете. Ну, хитрости-то у нее прозрачные. Разве старого разведчика так запросто опутаешь? Но до поры, до времени, конечно, прикидываюсь дурнем. Жалею ее, Батя…
Он встал, прошелся по комнате.
— Пишут, преодолен в авиации звуковой барьер, сверхзвуковой! А почему никогда не напишут о психическом барьере, который был преодолен нами во время войны? Говорю не только о фронтовиках, но и о гражданском населении, главным образом о гражданском. Бомбежки эти, голод, холод, похоронки! Диву даешься, когда вспомнишь, сколько же сил душевных понадобилось человеку, чтобы выстоять! И есть ли, Батя, вообще предел этих душевных сил?
Бывший командир разведчиков неторопливо, как всегда размял пальцами кончик сигареты, скользнул взглядом по Колесникову, закурил, помолчал.
— По-моему, Тезка, предела нет! — сказал он, подумав…
