Михаил Демиденко - За Великой стеной
— Потому что вы хорошо заработали, поэтому с вами и разделались, — сказал назидательно Хуан. — Будут пираты платить такие деньги. Они за сотню долларов утопят хоть родную мать.
— Какие пираты? — сказал Мын. — Мы военный объект строили.
— Замолчи! — зашипел Хуан. — Нашел место выяснять, на кого работал. Идите в лагуну. И затихните. Пищу найдете, а потом я приеду на велосипеде. Что-нибудь придумаем».
9Тетрадь
«...Нас спас девятый месяц мусульманского календаря — наступило новолуние, начался праздник рамазан. Даяки — мусульмане, они соблюдают мусульманский пост — едят только два раза в сутки: перед рассветом и после захода солнца. На голодный желудок по римбе не погуляешь. В римбе каждый шаг нужно прорубать голокой... У нас ножей не было, строителям не полагалось иметь даже перочинного ножа. Охрана боялась, что нервы у людей не выдержат и они перережут охрану. Голоку дал Хуан. Мне повезло, что у меня был друг — португалец Хуан.
Вообще-то европейцы непонятны. Их даже вначале путаешь, пока не привыкнешь различать лица. Хуана трудно было спутать, он толстый как слон. Перед ним заискивали даже даяки; если невзлюбит, то будешь есть один жидкий рис. Кормил-то нас хорошо, лучше охранников, поэтому они нас и ненавидели.
У Хуана была одна слабость — обезьяна Балерина, милая и смешная макака. Толстый Хуан любил ее, как сына-первенца. Я не знаю, была у него семья или нет, здесь не принято откровенничать, здесь людей звали по кличкам, и никто не знал, что у другого на душе. Это даже хорошо — меньше доносов. Каждый был занят своими думами, если на думы оставалось время.
Как-то строители рассердились на Хуана — кажется, он огрел двоих-троих увесистым половником или вместо риса дал вареных бананов. Хуан был груб с людьми, презирал их, потому что был на острове единственным европейцем. Он рычал: «Грязные желтые свиньи! Вы помои у меня жрать будете... Соус им подавай. Я работал в лучшем ресторане Куала-Лумпура, я только приказывал, а тут самому приходится стоять у плиты». Он был всегда злым, как мой брат по утрам, когда у него не оказывалось денег, чтобы купить ампулу с морфием.
Драки у нас возникали часто... Серая, однообразная жизнь надоедала всем, даже самым покорным и терпеливым. Хорошо, что охранники следили за тем, чтобы у нас не было даже перочинного ножика. Боялись они за себя, но и для нас эта строгость имела выгоду. И строители решили отомстить Хуану, толстому как слон европейцу, — они задумали убить Балерину.
А я ее спас... Может быть, я в ту минуту вспомнил, как брат лепил когда-то из глины забавных зверюшек, может, мною в ту минуту овладело сострадание к забавной мартышке, я спас ее. И она точно поняла, что обязана мне жизнью. Зато строители возненавидели меня и обещали задушить ночью полотенцем.
Во время обеда — наш взвод шоферов обедал днем не на стройке, а в столовой — Балерина прыгнула ко мне на плечо и стала ласкаться, как ласкаются обезьяны, — перебирала на моей голове волосы, точно искала насекомых. Искала она не паразитов, а кристаллики соли, которые остаются на волосах, когда ты потеешь от жары в кабине самосвала. Хуан умилился... Позвал на кухню и предложил работать с ним. Никто бы не смел возразить, даже Комацу-черепаха, но я отказался: я бы лишился той крохи свободы, которую имел, когда заезжал на самосвале за ворота стройки.
— Обормот! — замахнулся на меня половником Толстый Хуан, но Балерина завизжала и вцепилась в меня, как ребенок в мать во время налета авиации.
Так началась наша дружба с Толстым Хуаном, португальцем, грубым и бесчувственным человеком... Я думал так вначале. Но, оказывается, у европейцев за внешним обликом бывает другое лицо. Оказывается, Хуан любил живопись. Я сам видел у него в комнате картины в стиле японского художника Огасавары. Оказывается, Толстый Хуан сам писал их, когда у него было на то время и желание.
Он как-то взял меня с собой на утес, с которого сбросили Маленького Малайца. У нас не было выходных, были редкие дни отдыха в мусульманские праздники, потому что большинство строителей были мусульмане, а их в праздники не заставишь работать, хоть убей. Они чтут аллаха больше, чем предков.
Они даже во время заливки бетона совершают намаз, и даяки не бьют их «черным Джеком», потому что сами мусульмане.
Я глядел, как Толстый Хуан работает кисточкой, не утерпел и нарисовал кузнечика.
Хуан пришел в восторг... И с тех пор его сердце стало открытым мне. И я дорожил его дружбой, как мудрый старец привязанностью младенца.
...Мы жили с Мыном-китайцем в кокосовой роще. Хорошо, что еще не начался сезон дождей, ветер дул с севера, налетал на остров, а здесь стихал, и волны были добрыми и слабыми. Мы даже не боялись разводить костер, — ветер относил дым от берега, и даяки не могли услышать запаха дыма, если бы они искали нас в джунглях. Волны смывали наши следы на песке. После прилива обнажались кораллы, и в бесчисленных озерцах мы находили рыбу, ракушки, креветок. Пищи было предостаточно. Мы варили суп из рыбы. В конце лагуны обнаружили целую свалку банок из-под американского пива. Понятия не имею, как они тут оказались.
Мы нашли несколько деревьев мангиса... Это самый вкусный плод на земле. Маленькое круглое красновато-коричневое яблочко, скорее темно-красное. Плод разрезается посредине, и оболочки снимаются как две чашечки. Широкое бледно-розовое кольцо окружает семена в толстой мякоти. Вначале мы любовались плодом и, наглядевшись на красоту, ели, точно проглатывали, белые комочки снега. Плод таял во рту, его сок напоминал и виноград и персик.
Времени оказалось предостаточно, и я пишу дневник. Теперь не нужно его прятать под пальмой. Кто знает, как обернется, хоть дневник, если ему повезет, расскажет людям о преступлении, которое совершилось на этом острове.
Китаец Мын лежит кверху животом... И без конца жует, как японец, бетель. У него зубы от жвачки черные. Кто сказал, что китайцы трудолюбивы, как муравьи? Наверное, трудолюбивые, когда им остается лишь одно: трудиться либо умереть с голода. Мын лежал целыми днями в тени пальм. Хорошо, что здесь песок. А если была бы трава или камни, его давно бы укусила змея. Змей на острове бессчетное количество: кобры, как питоны, а питоны, как хоботы слонов.
...Пришел Хуан. Велосипед он оставил где-то на полпути от лагуны. Вряд ли его отлучка с базы вызывала подозрение: Хуан, настоявшись часами у раскаленной плиты, каждый день брал на плечо Балерину и уходил куда-нибудь, чтоб никого не видеть.
