Аркадий Вайнер - Искатель. 1976. Выпуск №1
— Спасибо, не могу. Я скоро ухожу. А заглянул я к вам, чтобы узнать ваше мнение о Лыжине.
— О Лыжине? — медленно переспросил Панафидин, и глаза его льдисто полыхнули за стеклами очков.
«О Лыжине?» — сказал он так, будто мучительно припоминал эту фамилию — вроде бы и знакомое имя, ведь наверняка доводилось слышать, а что-то сейчас никак не удается припомнить.
Но Панафидин переигрывал — и менее настороженный человек, чем я, увидел бы, что ему не надо вспоминать, кто такой Лыжин, он очень хорошо знает, кто такой Лыжин, он помнит о нем всегда, и всегда, во все времена, думает о нем.
Ольга, ничего не понимая, переводила взгляд с меня на мужа, четко фиксируя женской интуицией неестественность ситуации, мгновенно возникшие токи нервного напряжения и взаимной неприязни между нами, и хотя и заняла, не раздумывая, почти рефлекторно, сторону мужа, все равно не могла объяснить причину этого недоброжелательства. Она ведь прекрасно помнила, что Александр ей рассказывал про сыщика, интересовавшегося метапроптизолом, которым занимаются он и Лыжин. Но, судя по их репликам, ей показалось, что такого разговора не было, что вообще имя Лыжина не упоминалось в их разговоре и впервые всплыло только сейчас. И почувствовала, что наговорила много лишнего. На всякий случай она сказала:
— Я вам сейчас подам в гостиную кофе, — и ушла на кухню, оставив нас вдвоем.
— Я хотел с вами поговорить о Владимире Константиновиче Лыжине, — сказал я. — Был у вас такой сотрудник и соавтор нескольких изобретений. Помните?
— Да, помню, — помолчал и добавил: — Конечно, помню.
Он закуривал, удобно устраивался в кресле, потом снова вставал за пепельницей и вновь устраивался в кресле, и я видел, что все эти маневры имеют целью выиграть хоть несколько секунд, чтобы тщательно продумать ответ — он не ожидал, что я так быстро выйду на Лыжина.
— Вы не знаете, чем занимается сейчас Лыжин? — спросил я.
— Мне кажется, он работает руководителем биохимической лаборатории в какой-то неврологической больнице.
— Мне тоже так кажется, но только он не руководитель, а старший лаборант.
— А если вы знаете, то зачем вы об этом спрашиваете меня? — раздраженно сказал Панафидин.
— Я знаю не все, и вы, наверное, не все знаете. Мы сложим наши знания и совместно придем к истине, — усмехнулся я.
— Истина не апельсин. Из двух полузнаний целого не по лучишь.
— Ну мы, во всяком случае, попробуем. Меня интересует, чем занимается Лыжин в своей лаборатории.
— Деталей я не знаю, но, по-моему, он тоже интересуется получением и применением транквилизаторов, — сказал Панафидин, изящным небрежным взмахом руки подчеркивая, что ничего в этом интересного нет.
— А вы не знаете, каким именно транквилизатором интересуется Лыжин?
Панафидин засмеялся:
— Видите ли, существует понятие научной этики. Все, что любой ученый считает необходимым сообщить своим коллегам, он может доложить на ученых встречах или опубликовать в периодике. Интересоваться сверх этого не принято. Это скорее компетенция сыщиков, нежели ученых коллег.
— Понял, — сказал я. — Тогда у меня к вам вопрос из моей компетенции.
— Пожалуйста.
— Вы безоговорочно уверены, что метапроптизол еще не получен?
— Абсолютно.
— Тогда я хочу объединить наши интересы на почве единственной общей черты наших профессий — вашей и моей.
— А именно? Мне как-то не приходило никогда в голову, что в наших профессиях может быть что-то общее.
— Может, может, — заверил я. — Помимо служебных обязанностей, учеными и сыщиками руководит любопытство. С моей точки зрения — немаловажный двигатель в постижении истины.
Не скрывая усмешки, Панафидин тяжело, высокомерно бросил:
— Вот только истины мы с вами разные ищем.
— Истина одна, — смирно заметил я. — Истина — это узнавание мира, поэтому она одна и многолика.
— Вот именно, — хмыкнул Панафидин, — решение рядов Галуа и поимка карманника в метро — две стороны истины. Не плохо?
Я не хотел ввязываться в спор, мне никак нельзя было с ним поссориться сейчас, и я сказал примирительно:
— Неравнозначны, конечно, эти стороны истины. Но если бы я поймал карманника, укравшего у профессора сверток с рукописью о рядах Галуа, то это бы несколько смягчило контраст. Правда, мы сильно уклонились от нашей темы, а говорили мы о любопытстве.
— Вы хотите оценить мое профессиональное любопытство ученого? — спросил Панафидин, поигрывая серебряной кофейной ложечкой.
Вошла Ольга, она несла на подносе надрезанный торт. Очень красивый был торт — огромный каравай, обвязанный глазурованным рушником, а сверху вплавлена в шоколад марципановая солонка с сахарным песком.
— Попробуйте, — сказала Ольга. — Вчера гости были, принесли новый торт, «Хлеб-соль» называется.
Я поблагодарил, но торт есть не стал — я что-то разлюбил сладкое в последнее время.
— А у нас в доме все с удовольствием едят сладости, — сказала Ольга. — Мы сладости, как дети, любим.
Панафидин недовольно покосился на нее, сказал сухо, почти сквозь зубы:
— Я тебе уже объяснял, что не «сладости», а «сласти». Сласти! Сладости у восточных красавиц, а это называется сласти. Угощайтесь, — кивнул он мне.
Себе он отрезал большой кусок торта, переложил его на красивую квадратную тарелку с давленым орнаментом, и с аппетитом стал есть его, а на лице и следа не осталось от только что промелькнувшей внезапно, как снайперский выстрел, вспышки респектабельного, опрятно замаскированного злобного неуважения к жене.
— Ну, сласти так сласти! Подумаешь, какая разница, вкус не меняется, — сказала робко Ольга. — И что ты, Сашенька, из-за всяких пустяков так нервничаешь?
— Я абсолютно спокоен, моя дорогая. А ты упускаешь прекрасную возможность не мешать нам говорить по делу, которое тебе совершенно неинтересно.
— Но вы говорили о Володе Лыжине… — просительно промямлила Ольга.
— Этот разговор мы уже исчерпали. А разъяснить инспектору химизм действия транквилизаторов ты вряд ли сумеешь даже с моей помощью.
— Хорошо, хорошо, Сашенька, не волнуйся, я уже ухожу.
— Вот и прекрасно. Так о чем вы хотели меня спросить? — повернулся он ко мне.
— Я хотел вас спросить: что, если бы к вам пришел человек и сказал — я знаю, где лежит метапроптизол, давайте вместе взглянем, вы бы пошли?
Панафидин проглотил кусок торта, прихлебнул кофе, облизнул кончик ложки и неспешно ответил:
— Конечно, не пошел бы.
— Почему?
— Потому что это предложение — нелепая мистификация, дурацкий розыгрыш, рассчитанный на легковерных глупцов. И невежд, надеющихся найти на улице полный кошелек. Знаете, есть такая категория людей, которые с детства мечтают о толстом кошельке на тротуаре?
