Андрей Салов - Семь смертей Лешего
Вернувшись обратно в сторожку, пинками поднимал дрыхнувших по обыкновению в его отсутствие, помощников. Застуканные на месте преступления, заспанные, с помятыми лицами, они нехотя тащились за ним. Утешала одна-единственная мысль, их старания и безвинные мучения все же окупятся, и наградой за их злоключения будет прекрасный мясной ужин, из заготовленной кем-то из сельчан, дичины.
Справедливости ради следует отметить, что начальник ни разу не погнал их в деревню порожняком. Каждый визит имел по завершению и дичь, недавно освежеванную и разделанную, самогон в уплату штрафа, яйца, огурцы, картошка и много других съестных припасов, скрашивающих их существование. Если бы не обильная жратва и дармовая выпивка, они бы давно сбежали в город, на более сытные хлеба.
Они приходили и забирали у сельчан приготовленное к жарке или тушению мясо, чтобы приготовить его для себя. В спину им неслись беззвучные проклятия ограбленных хозяев, которые помощников не касались, а если и касались, то только вскользь. Вот лесничему, доставалось по полной программе. Если бы каждый, отпущенный в его сторону мат имел даже незначительный вес, от их количества, он превратился бы в расплющенную лепешку. На его счастья проклятия были всего лишь бессильным сотрясением воздуха, и ничем более.
Нагруженный добычей он уходил прочь, с тем, чтобы несколько дней спустя вновь навестить деревню и наказать очередного удачливого охотника, надолго испортить тому настроение, да и саму жизнь. Он не мог нарадоваться на придуманную им же методику, позволяющую безбедно жить, получать премии за отменную службу, подарки от начальства к праздникам. Она же позволила ему намного пережить предшественников, заправлявших здесь раньше.
Он уже настолько уверился в собственной безнаказанности, что всерьез вознамерился жить если не вечно, то по крайней мере достаточно для того, чтобы уйти на пенсию по выслуге лет, став первым и пожалуй единственным лесничим добившимся подобного в этих глухих местах.
Все казалось, говорило в пользу его теории, но однажды, уйдя один в лес, он больше не вернулся. Специалист по выслеживанию двуногой добычи, был кем-то выслежен и отловлен для серьезного разговора. О месте его последнего пристанища знал один лишь лес, да населяющие его твари, из тех, что плетут под его сенью, извечный хоровод жизни.
Прошли годы. Империя уступила окрестные леса помещикам, сделав их дворянской собственностью. Новые хозяева лесных угодий не преминули утвердить и еще более ужесточить имперские законы, касающиеся права собственности на лес. Они вообще запретили крестьянам заходить в лес по любой надобности. Все в лесу принадлежало помещику: и зверье, обитающее там, и ягоды-грибы, целебные травы-корешки. Даже валежник и хворост стали собственностью местного дворянчика, только он имел право распоряжаться и пользоваться богатствами леса. Ежели крестьянину охота получить что-нибудь из лесных даров, то, пожалуйста, плати.
Но крестьяне испокон веков привыкли брать все из леса даром, не взирая на его многочисленных хозяев и хозяйчиков. Кто бы это ни был, царь сидящий на троне в Москве за тридевять земель отсюда, или его холуи, князьки и бароны, ставшие велением царского указа, хозяевами леса. Окрестные леса с незапамятных времен, когда не было ни царей, ни князей, ни прочей знати и всем управлял Совет Мудрейших, принадлежали всем жителям деревни. В то время никому и в голову не приходила мысль устанавливать запреты на посещение леса. Лес, до последней ягоды и гриба, принадлежал всем, и это было непреложной истиной, с которой никто не спорил. Поэтому сельчане всегда плевали на запреты и препоны на пути в лес.
Помещики усилили лесничество за счет придворных холуев, которые подобно собачьей своре действовали сообща, цепко и злобно. Но и собачьи стаи, даже самые сильные и свирепые, нередко бывают биты, и бегут с поля боя, поджав хвосты.
Помещичьи своры из прислуги и холуев призваны были следить за соблюдением порядка в лесу, чтобы ни один мужик, или баба, не посмел беспошлинно хозяйничать в барских угодьях. Помещичьи ватаги отличались злобой и особым цинизмом, с которым обращались с пойманными в лесу нарушителями царского указа. И им было все равно кто перед ними, мужик с подстреленным зайцем или глухарем, или бабенка с корзиной грибов, или ягод.
Расчет с нарушителями закона был прост. С пойманного с поличным тут же снимали штаны, укладывали на землю мордой вниз и от души полосовали, сломанными тут же прутьями, толщина которых зависела от настроения откормленных молодчиков. А затем начиналась порка, долгая и беспощадная, до тех пор пока им не надоедало, пока руки не уставали отмахивать вверх-вниз. Подопечные уже давно ничего не чувствовали, лишившись сознания, только тела продолжали конвульсивно вздрагивать от сыпящихся на них со всех сторон, хлестких ударов. Спины несчастных представляли собой сплошное кровавое месиво, содранная кожа ошметками свисала с тела, кровью было залито все вокруг.
По окончании экзекуции, подвергнутые жестокому наказанию бабы и мужики, наскоро приводились в чувство водой из ближайшего болота.
Приведенного в чувство, избитого до невменяемости человека, который не мог даже пошевелиться, пытались поднять на ноги. Но заставить подвергшегося жестокой экзекуции человека идти было невозможно. Чертыхаясь и матерясь, господские прислужники укладывали их в наспех сделанное некое подобие носилок, и несли через всю деревню, для вящей убедительности и наглядности, чтобы другим неповадно было баловать в барских лесах. Нарушители доставлялись прямиком в барскую усадьбу, где несчастных после порки, ожидало еще и моральное наказание.
Суд барский был скор и не отличался особой оригинальностью. Приговор был известен заранее, как и то, что попавшемуся с поличным, надолго отобьют охоту на посещение леса, по крайней мере, на ближайший год. Первые два-три месяца человек пролежит на брюхе не в силах не только подняться, но даже перевернуться самостоятельно на бок. В таком состоянии не может быть и мыслей о походе в лес, когда организм кричит от разрывающей тело, боли.
Когда выпоротый начинал двигаться, ему приходилось изрядно шевелиться, чтобы выплатить барину назначенный им штраф, вытягивающий жилы из человека. И люди вытягивались в струну, отказывая себе в самом необходимом. Порой приходилось продавать из дома последнее, влезать в долги к друзьям и знакомым. Делалось все для того, чтобы погасить наложенный барином драконовский штраф, в назначенный срок.
Только так можно было избежать дальнейших проблем. Своевременная неуплата штрафа могла обернуться тюрьмой. Если же проштрафившийся был молод и здоров, участь его могла быть намного горше. Хуже тюрьмы могла быть только армия, рекрутский набор, в который барин по разнарядке, регулярно отсылал необходимое количество мужиков. И хотя случалось такое не часто, даже не каждый год, но каждый человек мужского пола, годный по возрасту и по состоянию здоровья для армейской службы, как огня опасался подобной участи. Прослужить 25 лет, это самое ужасное наказание, какое только может представить самый изощренный ум.
