Андрей Салов - Семь смертей Лешего
Поскольку дело касалось леса, бумага ложилась на стол либо кому-нибудь из заместителей районного начальника, либо ему лично. Без волокиты и проволочек, столь присущих государственным заведениям, ставших их непременным атрибутом. Составленная сельскими мужиками писанина попадала на стол градоначальнику, в числе прочих, требующих непременного рассмотрения, бумаг.
Донесение из сельской глубинки прочитывалось в первую очередь. Во время прочтения сего шедевра писательской мысли, лицо районного главы морщилось, как от сильнейшей зубной боли. Большого начальник коробила не весть о безвременном исчезновении очередного безымянного лесничего, имени которого он до этого даже и не знал. Убивал высокого начальника стиль написания документа, его грамотность, а точнее полное отсутствие таковой. А иного и быть не могло, особенно если учесть, что авторами и составителями были малограмотные деревенские мужики, за плечами которых в лучшем случае пара классов сельской, церковно-приходской школы. Умение читать и писать было единственным обязательным условием для лиц, претендующих на место помощника лесничего. Районная власть предусмотрела и этот момент, словно заранее предугадав высокую смертность и текучесть кадров в лесном хозяйстве. И то, что неотесанным мужланам хоть иногда, но все же придется составлять бумагу об исчезнувшем начальнике.
Помощники лесничего гораздо меньше начальника, а потому на работе не горели, особой прыти не проявляли, оставив рвение для начальника. Они лишь выполняли его распоряжения и указания, и по возможности как можно медленнее, и неточно. Этим доводили непосредственного начальника до белого каления, заставляя его осыпать их самой грязной и непотребной бранью, подчас слышать которую не доводилось и людям, обитающим на дне общества.
Заслышав брань из уст любимого начальства, образованного умника могущего вести непринужденные беседы с любым высоким гостем, мужики только посмеивались в бороды. И назло ему, делали все еще хуже и медленнее, словно вознамерившись проверить, что сделает он, этот городской хлыщ, если его окончательно вывести из себя. Схватится за ружье, или нет, этот вопрос их интересовал больше всего.
И постоянно на него получали ответ. Хватался за ружье как миленький, когда мужики не в силах сдерживаться, бросали работу и уходили в избу пить квас. Оттуда, сквозь крепкие дубовые стены доносился их раскатистый, мужицкий смех. Закипевшее от бессильной ярости начальство хватало со стены ружье и патронташ с припасами и уходило в лес, в надежде словить кого-нибудь из сельчан, занимающихся незаконным промыслом. Вне закона была охота, расстановка капканов и силков, по несколько штук которых он находил практически каждый выход в лес, и безжалостно истреблял.
Но удача, как правило, оставляла его. Встреченные в лесу крестьяне занимались исключительно законным, не запрещенным властями делом, сбором грибов, ягод и лекарственных корешков. И хотя рожи у некоторых были самые что ни на есть разбойничьи, а глаза горели нездоровым, лихорадочным блеском беспрестанно шныряя по сторонам, и в их лукошках было не более пригоршни ягод, сделать он ничего не мог. Он был уверен, что где-нибудь поблизости, если хорошенько поискать, найдется ни одно припрятанное ружьишко. Причем недавно смазанное, заряженное и без сомнения принадлежащее этим странным, неестественным ягодникам и грибникам, с хищным, металлическим блеском в глазах.
Можно конечно поискать, пошарить в траве и кустах, и в случае удачи забрать ружьишко себе, поскольку оно непременно окажется бесхозным. Никто не признается, что это его ружье, иначе придется объясниться, что он с ним делает в лесу, вопреки установленным правилам, и что за подозрительные бурые пятна на куртке и штанах, так напоминающие пятна засохшей крови. Никому подобные объяснения не нужны, итог все равно один. Ружье будет конфисковано в соответствии с законом, а его хозяин заработает крупный штраф. Штраф настолько крупный, чтобы неповадно было в другой раз соваться в лес. На деньги уплаченные в качестве штрафа, можно купить в городе новое ружье, потому сельчане безропотно позволяли лесничему забрать и унести найденное оружие, отстаивать которое было себе дороже.
Лесничий любил неторопливо шарить по траве, по кустам, заглядывать на деревья, бросая быстрые взгляды в сторону подозрительных ягодников, которые как по команде, начинали кружить на одном месте, будто бы попалась им удивительная поляна, прямо-таки усыпанная залежами отборной лесной ягоды. И это их кружение вокруг да около, продолжалось ровно столько, сколько времени требовалось лесничему, чтобы найти спрятанное оружие, или дичь. Затем собрать все это, нагрузить на помощников, и удалиться восвояси, прошествовав мимо бросающих на него злобные взгляды мужиков. Он не мог отказать себе еще в одном маленьком удовольствии, с издевкой, заглянуть в не обремененные лесным урожаем, лукошки. Он готов был поспорить с кем угодно на месячное жалованье, что ягод там не прибавилось ни на горсть.
Заглянув мимоходом кому-нибудь в лукошко, презрительно фыркнув, в сопровождении нагруженных добычей помощников, лесничий возвращался в сторожку, где подчиненные сноровисто и деловито, занимались разделкой и приготовлением дичины. На сей раз не придуривались и делали все на совесть, ведь и им перепадал изрядный кусок с начальственного стола.
Можно было хоть каждый день баловаться дичиной, собирать потихонечку коллекцию из отобранных у мужиков ружей, если были бы помощники пошустрее да порасторопнее. С ними же все обстояло иначе. Лесничий частенько всерьез подумывал о том, что дернул его черт выбрать себе в помощники пусть и грамотных, а это основное условие для получения работы, но, наверное самых медлительных, ленивых и глупых, местных мужиков. Все, что ни поручал им сделать, делали через пень колоду, по возможности стараясь увильнуть от работы. Когда он звал их в лес, на облаву промышляющих браконьерством мужиков, они тотчас же находили занятие, активно начинали делать то, от чего совсем недавно отлынивали всеми возможными способами.
Лесничему не оставалось ничего другого, как ругнуться в сердцах отборным, витиеватым матом, плюнуть в сторону свалившихся на его голову охламонов, и, прихватив ружье, отправляться в лес, в одиночку. В одиночестве его пыл мгновенно иссякал. Иначе и быть не могло под сенью хмурых и темных, столетних сосен и берез, хранящих множество тайн, многие из которых печальные и кровавые. Много в лесу было болот, и иных гиблых мест, где сгинуть человеку бесследно, было проще простого. Сгинуть навечно, не оставив даже крохотного следа.
