Икста Мюррей - Королева нефритов
Палаточный городок находился от нас милях в пяти и стоял на какой-то наскоро сколоченной деревянной платформе. Но видимость была настолько ограниченной, что мне не удалось разглядеть ни людей, ни животных — лишь с полдесятка стоявших полукругом зеленых палаток и пару припаркованных возле них коричневых автофургонов. Дождь хлестал так, что грозил вот-вот смыть это маленькое убежище.
Пока я смотрела на эти убогие сооружения, мне пришла в голову одна мысль.
Достав из вещевого мешка томик фон Гумбольдта, я расстегнула молнию на маминой сумке и начала перебирать лежавшие в ней бумаги и одежду. Пристроив между двумя рубашками том «Путешествия», я нащупала на дне то, что искала, и вытащила дневник из пластмассового футляра; он был все еще сухим.
Эрик искоса взглянул на меня, но я не сказала ни слова, дабы не пробуждать у него излишний интерес. Иоланда тоже посмотрела на меня и испытующе приподняла бровь, но я не собиралась открывать мамин секретный дневник ее алчному взгляду.
«Просто хочу, — сказала я себе, — подержать его в руках, чтобы почувствовать ее близость».
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Мы постепенно спускались в долину Мотагуа, простирающуюся от южного плоскогорья до города Гватемала и далее переходящую в равнину, которая тянется вдоль восточного края Сьеррас-де-лас-Минас до самого Белиза и Петена. Было семь утра.
В тусклом свете я все же смогла разглядеть, что пока мы еще не достигли самой нижней точки долины и не добрались до предгорий, а стало быть, поездка, которая обычно занимала десять часов, теперь должна была потребовать гораздо больше времени. Окружающая местность сильно изменилась. Разрушив все в Гондурасе и Белизе, ураган промчался по лесу на северо-запад, где и застрял в горах, однако последствия пока что никуда не делись. Шоссе было залито толстым слоем дождевой воды, из которой торчали черные обломки поваленных деревьев. На несколько минут дождь прекратился, и мы смогли увидеть, что дорога впереди завалена полузатопленными досками и какими-то непонятными кусками пластика и металла — очевидно, то были остатки разрушенных ураганом домов.
— Крестьяне выращивали здесь кофе, — неожиданно заговорила Иоланда. — А еще они выращивали табак и кардамон, а ниже в долине разводили скот. Но теперь все погибло.
— Здесь все как вымерло, — печально согласился Эрик. Его профиль четко вырисовывался на фоне окна.
— Кроме вон тех поселений, — ответила она.
Впереди справа от нас возвышался горный выступ, на котором стоял очередной палаточный городок, состоявший из сотни палаток густого зеленого цвета. Омывавшие плато дождевые воды сливались в один мощный поток, извергавшийся прямо на шоссе. Палатки были мокрыми и грязными; я видела, как между временными жилищами метались какие-то фигуры, державшие в руках корзинки или прикрывавшие ими голову. Их сопровождали собаки, прыгая и огрызаясь друг на друга. Детей видно не было. Некоторые палатки, казалось, вот-вот рухнут под тяжестью воды.
— Я слышала по телевизору, что эвакуировано почти двести тысяч человек, — продолжала Иоланда.
— В Гондурасе? — уточнил Эрик.
— Нет, в Гватемале. С равнин — в основном на восток. Кстати, это именно те равнины, по которым мы едем.
— И где же остальные эвакуированные?
— Только не в городах. Думаю, палаточные лагеря разбросаны вдоль долины, как вот эти.
В течение следующего часа я сидела, не двигаясь и не говоря ни слова. Мы все ехали и ехали. Иоланда в конце концов заснула, а Эрик так тщательно следил за дорогой, что не обращал внимания на меня.
Около полудня небо еще потемнело. Взглянув на дневник, лежавший на коленях, я потерла розовый переплет, провела пальцем по страницам и постучала ногтем по запертому замочку. Крохотная скважина напоминала формой женскую фигурки.
— Что вы делаете? — шепотом спросил Эрик. — Это ведь дневник вашей матери?
— Так просто, — прошептала я в ответ.
— Ну, тогда расскажете мне, если что-нибудь найдете.
Я провела пальцами по металлическому квадратику замка. Засунув ноготь под оловянную поверхность, потянула ее вверх, потом еще раз, уже чуточку сильнее. Послышался звук рвущейся бумаги.
Но тут замок поддался, и я рывком раскрыла дневник.
Не обращая внимания на мои лихорадочные усилия, Эрик вел машину по бурлящей воде, мимо камней и ям. Перед нами простиралась разлившаяся река, на более высоких участках шоссе валялись кучи черно-желтого мусора. Чудом уцелевший дорожный знак утверждал, что мы находимся в сорока километрах от Рио-Хондо. Сердце мое отчаянно колотилось, но это не имело никакого отношения к кипящей вокруг воде.
Перевернув розовую обложку маминого дневника, я провела рукой по испещренной готическим почерком первой странице и начала читать.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Первые шестьдесят страниц были заполнены сложными математическими формулами, заметками, касающимися неизвестных мне теоретиков-археологов, и жалобами относительно неких интриг в академическом сообществе, далее наблюдался большой пробел — в течение года мама не делала никаких записей. А затем я прочитала следующее:
…13 октября 1998 г.
Моя работа над стелой прервана известием о его смерти, и с тех пор я так и не смогла сосредоточиться на изучении лабиринта Обмана.
Я слышала, что это пневмония. Хотя другие говорят — малярия.
На этой неделе я надеялась отослать работу на публикацию, но так и не смогла ее закончить. Сейчас я могу думать только о прошлом.
неразборчиво
15 октября
Последние несколько дней никак не могу сосредоточиться на головоломке. Возможно, если я смогу записать свои воспоминания во всей их полноте, мне удастся от них освободиться.
Впервые мы встретились с Томасом в 67-м году, на симпозиуме по стеле Флорес.
Конечно, мы и раньше о нем слышали: об открытых им редких изделиях из нефрита, о его интересе к «Камню Колдуньи», его работе в Сопротивлении и участии в операциях против армейских «эскадронов смерти». Позднее к этому прибавились слухи о том, как он взорвал дом некоего полковника и убил бухгалтера. Он также испортил карьеру охраннику, молодому лейтенанту, чье пренебрежение к своим обязанностям было наказано так жестоко, что впоследствии тот стал одним из самых кровавых убийц…
Все это создало де ла Росе довольно сомнительную репутацию. Тем не менее работа по бессмысленности надписей стелы принесла ему известность в научных кругах. Разумеется, мы завидовали, поскольку считали, что первыми пришли к этой идее.
