Александр Дюма - Приключения Джона Девиса
При этом виде турецкие лодки снова собрались, образовали полукружие и следовали издали за убийцею, который был причиною всего этого шума.
Корабль поворотил боком, чтобы в случае нужды дать залп по берегу, но эта предосторожность была излишняя. Турки держались в почтительном отдалении от нашей шлюпки; солдаты спокойно вышли на берег и повели преступника к кади. Турки тоже пристали к берегу, покинув свои лодки на произвол судьбы, и побежали в те же ворота, в которые вошли солдаты. Минут через десять мы увидели, что наши спокойно и в величайшем порядке идут назад к баркасу. Виновный был в руках правосудия. В этом случае, как во всех, в которых призывалось здравое суждение и непоколебимое мужество, Стенбау сделал, именно то, что было надобно.
Еще несколько времени тревожные толпы бродили по берегу и как бы угрожали нам, но мало-помалу мрак вокруг них сгустился и крики сделались менее шумными. Вскоре пространное водное зеркало, которое еще недавно оглашалось шумом и восклицаниями, погрузилось в глубокое безмолвие. Мы подождали еще с час; потом, из предосторожности от тайного нападения, капитан приказал пустить ракету. Огненная змейка взвилась к небу, ракета лопнула в воздухе, озарила на минуту своими бесчисленными звездочками весь Константинополь от Семибашенного замка до Константиновского дворца, и мы увидели, что по берегу бродит уже только стая собак, которые с воем искали пищи.
На другой день посол наш пригласил капитана и всех офицеров «Трезубца» сопровождать султана в мечеть, куда он ехал благодарить Аллаха за то, что он внушил Наполеону мысль снова объявить войну России; по возвращении из мечети мы должны были обедать в серали, а потом представляться повелителю правоверных.
Вместе с этой повесткою привезли письмо к Байрону. Эдер уведомлял его, что домик для него в Пере нанят, и что он может переехать туда, когда ему угодно. Байрон тотчас собрался и в тот же день съехал с корабля с Гобгаузом, Экенгедом и с двумя греческими слугами. Капитан позволил мне проводить их с тем, чтобы я воротился к девяти часам вечера.
Новое жилище лорда Байрона был прелестный дом, убранный совершенно по-турецки; он стоял посреди прекрасного сада, усаженного кипарисами, чинарами и сикоморами; широкие цветники были усеяны тюльпанами и розами, которые в этом благорастворенном климате цветут круглый год. Внутри были, по восточному обыкновению, ковры, софы и несколько шкафов, или, лучше сказать, сундуков, украшенных перламутром и слоновою костью и расписанных яркими красками. Эдер велел прибавить к этому три кровати, думая, что Байрон, как ни любит восточной жизни, все-таки не станет простирать своего фанатизма до того, чтобы, подобно туркам, спать во всем платье на софе. Это предположение чрезвычайно не понравилось Байрону, и, несмотря на крик и жалобы своих товарищей, он тотчас отослал все три кровати назад в посольский дом.
XV
Утром, в день, назначенный для аудиенции, я одевался, стараясь быть как можно понаряднее, чтобы не слишком отличаться от турецких офицеров. Моисей вошел в мою каюту и запер за собою дверь с видом человека, который имеет важное и тайное поручение. Потом после всех этих предосторожностей он подошел ко мне на цыпочках и держа палец на губах. Я следил за ним глазами, смеясь, что он так важничает, и думая, что все это кончится тем, что он предложит мне какой-нибудь товар, запрещенный во владениях султана, но он, посмотрев еще раз вокруг себя, чтобы удостовериться, что никого лишнего нет, сказал мне:
— У вас на левой руке перстень с изумрудом.
— Это что значит? — сказал я, вздрогнув от радости и надеясь, что происшествие, которое ни на минуту не выходило у меня из головы, наконец объяснится.
— Этот перстень, — продолжал он, не отвечая на мой вопрос, — бросили вам из окна в Галате в тот день, как вы осматривали город.
— Да!.. Но почем же ты это знаешь?
— Перстень бросила женщина, — продолжал Моисей.
— Молоденькая, хорошенькая?
— Хотите посмотреть ее?
— О, разумеется!
— Вы, однако же, знаете, чему вы подвергаетесь?
— Что мне до опасностей!
— Ну, так приезжайте ко мне нынче вечером в семь часов.
— Непременно буду.
— Тс!.. Кто-то идет.
Вошел Джемс, и Моисей оставил нас одних. Джемс, улыбаясь, следовал за ним глазами.
— Гм!.. Ты, я вижу, вступил в тайные сношения с il signor Mercurio; желаю, чтобы тебе лучше моего посчастливилось. Я уж не беру у него ничего, кроме табаку, потому что все прочее, несмотря на его хвастовство, просто дрянь. Он насулит тебе свиданий с турчанками, гречанками, как будто ему некуда от них деваться, а потом познакомит с какою-нибудь жидовкою, да такою, что в Лондоне носильщик не поглядел бы на нее.
— Нет, брат Джемс, у меня дело совсем другое, — сказал я, покраснев при мысли, что, может быть, все мечты мои поведут к такому же концу. — Не я ищу приключений, а приключения меня. Посмотри-ка этот перстень.
— Тем хуже, — сказал он, взглянув на перстень, — мне еще в молодости натвердили о говорящих букетах, о немых, о кожаных мешках, которые кричат, когда их бросают в море. Не знаю, правда ли все это, но только по рассказам такие истории именно здесь и случаются.
Я сомнительно покачал головою.
— А позвольте вас спросить, — продолжал Джемс, — как это достался вам такой талисман?
— Мне его кинули из решетчатого окна, откуда раздался крик в тот день, как мы встретили старого грека, которого вели на казнь. Помнишь?
— Да, я это знаю. Так, видно, тебя в этом-то доме и ждут?
— Я думаю.
— А позвольте спросить, когда?
— Сегодня часов в семь или восемь.
— И ты пойдешь?
— Разумеется.
— Ступай, любезный. Конечно, и я ни за что бы в свете не отказался от такого завлекательного приключения. А я сделаю то, что ты бы сделал в подобном случае, если бы был на моем месте, а я на твоем.
— Что же ты сделаешь?
— Этого я тебе не скажу.
— Делай, что хочешь, любезный Джемс. Я совершенно полагаюсь на твою дружбу.
Джемс пожал мне руку, я окончил свой туалет, и мы вместе вышли на палубу.
Залп пушек от сераля возвестил народу, что он скоро будет наслаждаться лицезрением своего падишаха. На этот отвечали другие залпы в янычарской казарме и Топханэ. Все корабли, стоявшие на якоре в Босфоре, подняли флаги и тоже начали палить. Константинополь представлял в эту минуту истинно волшебный вид: весь Золотой Рог был в огне; с нашего корабля, который прыгал и гремел подобно другим, мы видели сквозь промежутки дыма, мечети, укрепления, минареты, красивые дома, сады, наполненные густою зеленью, кладбища с огромными кипарисами, амфитеатр зданий, беспорядочно нагроможденных, и все это, видимое сквозь дымный туман, принимало гигантские размеры, фантастические формы и казалось как бы сном. Словно как будто какая волшебная страна!
