Виктор Сафронов - Привет из ада
Внутри промышленной зоны лагеря, ощущение призрачной воли присутствовало очень даже зримо. Его можно было даже потрогать руками. Тем более, когда прошлись по морозу с ветерком, выдувающим из тебя душу.
После такого бодрящего моциона, нет ничего лучше, как завалиться в заранее ночной сменой натопленное помещение бытовки. Бытовкой, положим, она числилась официально. А не официально, была местом где стойкие отрицалы, поставленные перед выбором или штрафной изолятор, или все таки, хотя бы номинальное присутствие на рабочих местах, занимались своими делами. Кто музыку слушал, кто в шахматы играл. Стиры, то есть карты, по молчаливой договоренности с администрацией промзоны не доставались. Были еще кое-какие условия, скажем, не портить оборудование или не жрать ханку (водку), чтобы пьяным куда-нибудь не всунуть руку и не испортить дорогостоящие слесарные тиски. Но ограничения для того и вводятся, чтобы их обходить, придумывая разные не формальные поводы, а иначе стылая тоска и скука…
* * *
Ветерок с хорошим минусовым зарядом не выбирает, в авторитете ты или так, фраер припыленный. Лучше всего это понимаешь, после утренней, под лай собак и лязганье затворов прогулки. Когда, кажется, каждая косточка внутри тебя дрожит от холода, и промерзла до основания…
После этого, завалиться в теплое помещение и протянуть к открытому огню руки со сведенными от мороза пальцами. Потом повернуться спиной к раскаленной печке и почувствовать, как на тебе начинает дымиться верхняя одежда. Да заварить свеженького чифиря, да растянуться у буржуйки на кафтане своем боярском, телогрейкой называемой. После достать Примы сладкой и слушая, как потрескивают дрова затянуться этим дымком. И пустить кружку по кругу. И полулежа подремывать, вспоминая и обдумывая разные приятные моменты из жизни. Вот оно счастье.
"Другой бы полжизни отдал за такую житуху. Но не положено. Масти разные для воровской семьи не подходящие. Ты хоть человек и нехуевый — но мужик. И должен вместо меня и вместо остальных уважаемых людей, впитывающих сейчас в себя тепло помахать, если надо и кайлом, и мокрые бревна на сорокаградусном морозе потаскать на просушке. А то, что у тебя сменки — рабочие рукавицы, приходится с кожей и кровью от ладоней отдирать, так это судьба у тебя такая, мужичья" — сладко жмурясь на огонь и разносящееся от него тепло, думал Рысак под треск просушенных дровишек.
Но, сильно мужика на правильной зоне, зажимать никто не даст. Просто, немоги и засохни. Беспредел самым жестоким способом пресекается на корню. Потому как, если мужику хорошо, то и нам неплохо. План выполнил и глядишь послабление режима. Это когда работа есть. А она должна быть всегда, иначе забалует мужик, задурит. А здесь уже и до бунтов с их расстрельными командами не далеко.
Кто будет разруливать надвигающуюся беду? Для этого положенец имеется. Перед ворами он за все отвечает, остальные отвечаем перед ним. Ни администрация лагеря, ни суды-прокуратуры, ни кто-то другой в этих условиях для зеков особого значения не имеют. Он один для них главный и верховный вершитель судеб, а иногда и жизней…
После таких умных размышлений, Рысак под гудение пламени стал вспоминать, как в последний раз он неудачно попал под раздачу и молотки мусоров. После чего, как поется в популярной лагерной песне: "Для уркагана вновь неправый суд…"
* * *
Был Байкал сукой продажной или нет он в последнее время сильно сомневался. Свой влёт связывал с непрухой того дня и простым невезением. Типа, с урками-астрологами не посоветовался вот и влип.
Мысли увели Рысака в то горячее время, когда его окровавленного из дома, где остывало тело Мордана, в сопровождении молоденького опера отвезли в больницу.
Возможность сорваться оттуда у него была и не одна. Но размяк. Белые простыни, девочки-медсестры, ромашки-лютики кругом. Думал для полноценного отдыха дня три в запасе, точно есть. Ошибся. И очень серьезно.
Правильно говорят умные люди. За ошибками в одной упряжке всегда следуют наказание и расплата. Сколько раз уже подводила вора элементарное нежелание соблюдать воровские традиции и законы — простые банальные и такие обычные, что не понимать их может разве, что очень тупой баран или очень самоуверенная овца…
До слез же всё просто: есть возможность хотя бы маленькая щель — рвешь когти, активно заметаешь следы, не удалось оторваться, оставил вместо отпечатков пальцев, допустим свою справку об освобождении или паспорт — горишь ярким пламенем и отвечаешь по полной программе.
Вот и пришлось ответить. В тот же самый день.
* * *
Ближе к вечеру, аккурат перед ужином (не дали даже отведать больничной хавки) срочное сообщение — вам посылка с сюрпризом.
Появилась опергруппа, в виде пузатых ментов в штатском. На одного замордованного сроками вора, пришлось семеро лоснящихся от жира и выпиваемой водки, гладких и важных, борцов с преступностью.
"Здрасте гражданин хороший, полтора года находящийся во всероссийском розыске. Спасибо, что практически добровольно отдали себя в руки правосудия. Явку с повинной, даже если очень хочется, можете не оформлять. Поздно".
Коля Коломиец от растерянности только и смог беспомощно пролепетать, что об этом жмурике рядом с которым его захомутали, он ничего не знает. После этих искренних слов раскаяния, он как-то уж совсем неловко дернулся. Как-то слишком быстро сбросил с ног больничное одеяло…
Тут-то цирк и начался.
Навалились опера на него. Сбросили с больничной кровати. Повалили кодлой на пол.
— Лежать. Морду в пол. Р-р-руки в гору, с-с-сука, — орал чей- то дурной голос.
Это у них называется профилактической работой и моральным подавлением задержанного.
От страха и такого бестолкового влета, Рысак ничего не мог сообразить. Но удар кованым ботинком в скулу быстро привел его в чувство.
Из-под навалившихся на него оперов, он неловко дернул ногой. Ножка стоявшего в палате, рядом с его койкой, журнального столика, с резким звуком подломилась…
Дальше все происходило быстро и неординарно. Со столика на пол рухнули стоящие на нем предметы: кувшин с водой, какая-то тяжеленная аппаратура, что-то еще… И он снизу придушено прохрипел:
— Ложись! У него граната, — и уже через долю секунды почувствовал, что они посыпались с него, как блохи с паршивой собаки. Каждый оперативник в этот тревожный момент пытался быть подальше от этого неспокойного гражданина.
Пока вокруг него снопами, согласно не известно от кого прозвучавшей команде попадали менты. Времени для дальнейших действий осталось немного, секунд десять. Он, как испуганный олимпиец, из неудобной позиции, стартовал к примеченной в холле балконной двери.
