Николай Панов - Орлы капитана Людова
— До свидания, товарищ старшина, всего вам доброго! И чтобы вам больше сюда не попадать!
— Есть, сестрица, больше сюда не попадать!
Четко повернулся, пошел к выходу на улицу по вестибюлю. Перед дверью надвинул на курчавые волосы бескозырку, вышел, не обернувшись.
Вот хороший человек! И выносливый такой, терпеливый. Когда пришел в приемный покой обгорелый, в намокшей одежде, страшно было смотреть на его багровые, покрытые волдырями и ссадинами руки. На перевязке ни разу не застонал, не отвечал на расспросы, как ухитрился так обжечь руки. Но товарищи с погибшего тральщика «Туман» рассказали: он боцман, руки опалил, когда работал на юте подожженного фашистами корабля, сбрасывая готовые взорваться от пожара глубинные бомбы. А потом спустился в машинное отделение, вынес на палубу раненого друга…
Да, он не такой, как другие, этот боцман с «Тумана». Не заигрывал, не заговаривал с ней, даже когда стали подживать его пальцы, утихла в них мучительная боль.
Сидел неподвижно, молчал, думал о чем-то своем, смотря в пространство задумчивым взглядом.
А сейчас не обидела ли его? Понял ли правильно «И чтобы вам больше сюда не приходить»? Не потому ли ушел, не обернувшись, что обиделся на шутку? Но нужно побольше шутить, смеяться, нельзя унывать, кукситься в такое грозное время.
Со стены вестибюля из черного раструба громкоговорителя звучал голос:
«В течение последних суток войска Красной Армии вели ожесточенные бои с противником на всем фронте от Ледовитого океана до Черного моря. После упорных боев наши войска оставили города Николаев и Кривой Рог. Николаевские верфи взорваны. На подступах к Одессе части морокой пехоты сдерживают развивающееся наступление немцев… На петрозаводском направлении продолжается наступление гитлеровских войск…»
Нет, лучше не слушать, не вдумываться в то, что происходит сейчас на пылающих со всех сторон света фронтах… Слава богу, мама далеко от фронта, фашисты не доберутся туда… А может быть, Ваня уже уехал? Срочно под Одессу или на Петрозаводский фронт… Нет, все-таки выбрал бы минутку проститься…
Она поспешила в палаты, где ждут раненые, где можно отвлечься от мучительных мыслей.
Не заметила, как подошло время сменяться. Проходя снова вестибюлем, привычно шагнула к окну. В такое время, бывало, Ваня приходил к госпиталю, ждал, прохаживаясь возле скамеек.
Матрос в бескозырке, чуть сдвинутой на затылок, с сумкой противогаза, свисающей через плечо, стоял на площадке, знакомым движением вобрав голову в плечи.
«Ваня! Пришел!» — чуть не вскрикнула Тренева.
Выбежала из подъезда. Ваня спешил навстречу с радостной, белозубой улыбкой.
— А я думала, уехал ты! — Сжала протянутые руки, посмотрела в повзрослевшее за дни разлуки лицо.
— Точно, уехал! Ушел, говорят по-флотски. На попутном ботишке, ночью.
— И не сказал мне ни слова!
— А как сказать? Из полуэкипажа — на пирс, с пирса — на корабль.
— Открытку мог бы бросить.
— Да, письмо следовало подать, котелок не сработал. Только оттуда писать — дойдет через неделю. Обещали мне, как осмотрюсь, отпустят на сутки для устройства личных дел. Вот и отпустили. Неплохой у нас командир.
— А в бою ты еще не участвовал, Ваня?
— В бою? — Помрачнел, поправил противогаз, взглянул в ее любящие, тревожные глаза: — Нет у нас, Люська, никаких боев.
— Да, ведь ты на переднем крае?
— Просился на передний край, а угодил прямым курсом на край земли.
Она смотрела вопросительно, недоуменно.
— Адрес: полевая почта 30607, а говоря между нами, поселок Китовый.
— Китовый?! — воскликнула Люся. Сразу почувствовала облегчение. Знала, Китовый — дальний морской пост, на выходе в океан. Это уж никак не линия фронта. Значит, в безопасности Ваня.
— Вот ведь, Люська, дела какие, — хмуро продолжал Бородин. Он спешил излить душу, рассказать о своей неудаче.
— Законно говорят краснофлотцы: помни флотское правило — хочешь попасть на юг — подавай докладную, просись убедительно на север.
— А зачем тебя послали в Китовый?
Она боялась слишком явственно проявить радость, глядя в его огорченное лицо.
— Зачем? Я ведь певец-то между прочим, а по боевому расписанию радист. А что душа горит с врагом схватиться лицом к лицу, это во внимание не принимают. Мне бы разведчиком стать, морским пехотинцем… Помнишь, как я в ансамбле новую песню пел?
Коснувшись ее руки, вполголоса запел своим бархатным баритоном:
Громи врага, стреляй быстрей и метче!
В походах нас усталость не берет.
Иди вперед, испытанный разведчик,
Иди вперед, всегда иди вперед!
Помнит ли она!.. Это было совсем недавно, когда Ваня впервые удостоился чести исполнять сольную песню. Она сидела в одном из боковых рядов большого зрительного зала, а на далекой, сияющей сцене вытянулись широким полукольцом певцы и танцоры краснофлотского ансамбля песни и пляски — все в белом, с поблескивающим золотом на ленточках бескозырок.
У нее перехватило дыхание, когда руководитель концерта объявил очередной номер программы и Ваня вышел вперед, запел о разведчиках-североморцах… Тогда они были знакомы только несколько дней… Это было так недавно и в то же время так бесконечно давно…
— Вот они, дела-то, какие! — сказал Бородин.
Успокоительно, нежно взяла его под руку. Он слегка отстранился, оглянулся кругом: не положено матросу идти под руку с девушкой по улице военно-морской базы.
— Да разве у вас так уж там тихо? — спросила Люся.
— Не так уж тихо, — нехотя откликнулся Бородин. — Фашисты то и дело мимо летают, по дороге в Мурманск. Мы, конечно, заградительный огонь ведем. Они нас как-то даже бомбить пытались, рассказывают ребята. Только и тогда, понимаешь, видели их на высоте метров в пятьсот! А мне хочется вплотную сойтись с врагом, в глаза подлому посмотреть, прежде чем своими руками прикончу…
Боцман Агеев стоял в эти минуты внизу, на дощатом настиле пустынного пирса, смотрел вслед уходившему кораблю.
По заливу бежали маленькие, ровные, округлые волны. Они были сейчас ярко-синими, будто отливали радужным, маслянистым мазутом. Вода чуть колыхалась, хлюпала, ударяясь в устои причала. Под нависшими срезами дальних утесов море казалось чернильно-черным, а там, где только что прошел «Шквал», вырос травянисто-зеленый полукруглый расплывчатый след, пересекая наискосок середину залива.
Агеев смотрел неподвижно, чуть надвинув бескозырку на опаленные брови.
«Шквал» уже подходит к горлу залива. Вот изменил курс, поворачивается, сдваивает мачты. Исчезла прямая белая цифра на скуле тральца, лапа якоря прочернела в отверстии клюза. Под кормой словно застыла снежная полоса — это крутится пена взбиваемой винтами воды. На мостике корабля передвигаются силуэты людей…
