П. Севастьянов - Искатель. 1967. Выпуск №2
Он пошел по лаборатории, вставая сперва на пятки, потом на носки, поворачиваясь при каждом шаге. Какие-то волны перекатывались в нем: то ли не отстоявшийся за три дня восторг, то ли предвкушение сегодняшнего веселья. Он покачивал головой и расплывался в улыбке. Не взять ли этот камень с собой? Поставить на стол. Сейчас все стремятся к оригинальному, все хотят показать себя людьми тонкой выдумки. Кто стены красит в разные цвета. А он метеорит принесет. Вот, мол, смотрите, символ. Какая скрытая жизнь в нем заключена? И ничего, что слишком буквально — метеоритов ни у кого не было. Он взял метеорит в руку — еще раз удивился очень малому для такого объема весу, сунул его в портфель и запер дверь. В коридорчик выходили двери других лабораторий: он миновал их, спустился по ступенькам. Лабораторный корпус — одноэтажное из больших желтых камней здание — располагался во дворе института. Виталий Евгеньевич вышел через калитку. Можно было сесть на автобус, но он решил пройтись пешком, заглядывая попутно в магазины. Портфель его — кстати, новый надо будет купить — надувался все больше и больше: пакеты, свертки и бутылки совсем сдавили прихваченный метеорит. Впрочем, Виталий Евгеньевич забыл про него, а вспомнив мельком, пожалел, что взял. Оригинальность — это хорошо, а вот бутылку портвейна придется в карман пальто, и без того подшитый, сунуть.
Уже начинало темнеть, когда он пришел домой. Жена должна была появиться вскоре, освободившись из своей библиотеки. Там он и увидел ее как-то, там и заговорил, осмелев, оттуда и провожал каждый вечер с ущербом для занятий. Потом, правда, когда все у них уже было решено, ей приходилось ждать по вечерам, пока груда книг с правой стороны стола не переместится, перелистанная, на левую.
— Я и познакомиться-то, кроме как здесь, наверное, не смог бы нигде, — сказал он как-то. Она это знала и так, но признание вслух радости ей не доставило. Женщин понять трудно: быть может, она предпочла бы, чтобы первый взгляд был брошен под сенью курортных пальм или отразился бы в зеркалах ресторана.
Виталий Евгеньевич стал опорожнять портфель и всякой вещи из него подыскивать место. Бутылки в сетке — за окно: о холодильнике жена только мечтает: пакеты — в буфет. А метеорит на шкаф. Тоже дрянь-мебель, лакированный, с фанерными дверцами и острыми углами. Все в скором времени выбросим, новое купим. А метеорит там вряд ли кто увидит. Не до того будет. Самому не забыть бы поставить его на стол, когда гости слегка разомлеют и станут восприимчивыми к шуткам, витиеватым тостам и всяким чудацким выходкам. И научный руководитель, профессор Самсонов, говорящий всегда тихо, будто каждое его слово значительно, вдруг гикнет да запоет не своим голосом какую-нибудь частушку. С профессорами это бывает.
Он взял в руки полотенце, собираясь перетирать тарелки, но не мог никак из-за теснящих друг друга мыслей сдвинуться с места. Тихо-тихо вдруг стало: ничьих шагов не слышно было с лестничной площадки, и с улицы не доносилось ни звука. Он видел в окне серовато-белое, зимнее, ватное небо и вдруг на фоне этом угадал какое-то неясное движение. Что-то перемещалось по воздуху от одной стены к другой. Виталий Евгеньевич положил на стол полотенце и пошел вдоль стены, ища то место, где должно было быть начало этой чуть видимой колеблющейся струйки. Стена была пуста, только фотография висела. Снимок был сделан всего три дня назад и уже проявлен и отпечатан. На фотографии изображался он сам в первые моменты после защиты — с несколько туповатым, деревянным лицом, — с него не сошло еще выражение официальности, деланного спокойствия, готовности подчиниться воле более умных. Профессор Самсонов пожимал ему руку. Оба они вышли во весь рост — фотограф снимал издалека, а друзья с лицами куда более веселыми — видно было даже, как у некоторых озорно блестели глаза, — стояли вокруг. Виталий Евгеньевич прошел один раз мимо этой фотографии: заметил какую-то странность в ней, но до сознания она не дошла: второй, третий. И вдруг увидал. Его изображения на фотографии не было. Был профессор Самсонов, но он протягивал руку белому пятну, были друзья, но все они стояли вокруг белого пятна. Он повернулся и взглянул на крышку шкафа. Его собственное изображение, покинувшее фотографию и пересекшее комнату, было там. Оно стало объемным, и фигурка эта, вынутая из окружения, где все было в таком же масштабе, оказалась вдруг ужасно маленькой — не больше оловянного солдатика. С неменяющимся, неподвижным лицом она двигалась по крышке шкафа к метеориту. Виталий Евгеньевич узнавал себя, каким был три дня назад, свой единственный черный костюм, подарок жены — плетеный галстук, черные, специально купленные ботинки. Только походка его была не тогдашняя, проворная, даже слегка поспешная, а сегодняшняя — солидная, спокойная, раздумчивая.
Виталий Евгеньевич не успел еще взять в руки тарелку — иначе грохот ее вернул бы ему ощущение того, что все происходит в реальном мире, стрелки часов не повернули в другую сторону, и вообще, за исключением маленького недоразумения, жизнь идет как полагается. Он не был, разумеется, суеверным человеком и допускал чудо только как результат упорного и напряженного труда многих людей. Такого рода чудеса подчинялись законам, выраженным в форме математических кривых. То, что произошло сейчас, было чудом. Но его никто не готовил, и законов, управляющих событиями, Виталий Евгеньевич не знал. Выходит, этот метеорит имеет сверхъестественную природу. И вряд ли это даже метеорит. Посланец неведомой жизни? Представитель ее? Разведчик? Какими данными физики можно объяснить выход изображения из портрета, его путешествие по воздуху, его превращение в объемную фигуру? Не в силах опомниться, не рискуя подойти к шкафу, глядел Виталий Евгеньевич на свою собственную уменьшенную копию. Живая она или только геометрически подобна, а если живая, то что в ней есть от личных черт своего прототипа? И зачем это все?
Постепенно страх и растерянность первых мгновений прошли, заработала машина обычного четкого, дальновидного, все рассчитывающего мышления. Конечно, это феномен. Но в то же время и подарок. Настолько великолепный, что не надо, пожалуй, думать о том, как принять гостей. Совершенно ясно: едва только они соберутся, все немедленно будет сдвинуто, придется вытаскивать чистые листы бумаги, и на них лягут формулы — какие угодно, потому что ни одна к этому случаю отношения иметь не будет, и начнется обсуждение, и разработка методики обнаружения причин нового эффекта, и поиски иных способов его проявления. Все это, конечно, очень плодотворно. Но виновник торжества будет забыт, и диссертация его забыта, а женщинам, удивившимся сперва маленькой фигурке, а потом, разумеется, охладевшим к ней, придется сидеть по углам, разговаривая только друг с другом и на него, конечно, сердиться: нашел, когда хвастаться новым опытом. И, заскучавшие, они рано потянут мужчин домой, а те будут сопротивляться, и вместо радостного воспоминания останется тоскливое.
