П. Севастьянов - Искатель. 1967. Выпуск №2
Оказалось, что фашисты где-то захватили психиатрическую больницу и гнали теперь ее обитателей по снегу в мороз и в метель в смирительных рубахах и с обритыми наголо головами. Я еще не видел такой горячей злости, какая охватила солдат, когда прошли первое ошеломление и ужас. Никогда с таким старанием не выбирали они на мушку, к счастью, достаточно приметную серо-зеленую цель. Несколько минут спустя фашисты бежали восвояси, а больные бросились к нам, путаясь в балахонах, попадали в окопы. Мы повели их в деревушку — посиневших от холода, бессвязно бормочущих — обогрели и накормили. На другой день за ними приехали из медсанбата. Все больные оказались жестоко обмороженными. Помню, какой остался тяжкий осадок в душе каждого из нас, хотя мы и сознавали, что этот последний предел подлости означает и последний предел отчаяния фашистов.
Да, они уже начинали чувствовать приближение конца. Вот я читаю их письма на родину из Подмосковья, по каким-либо причинам не отправленные, взятые у пленных. Привожу их в той последовательности, как они ко мне поступали.
Письмо другу: «Когда ты получишь это письмо, русские уже будут разбиты. Наш путь оказался тяжелее, чем мы ожидали. И все же, как и обещал фюрер, мы закончим его торжественным маршем на Красной площади!»
Жене: «Я тебе пришлю такие подарки, что соседи с ума сойдут от зависти. Повремени еще немного…»
Это письмо не отправлено, вместо него через несколько дней написано другое: «Перестань мне надоедать своими напоминаниями, мне не до подарков. Пойми, здесь настоящий ад. Я чувствую, что живым отсюда не уйду…»
Он оказался прав, этот не по своей вине неудавшийся мародер.
5 декабря — начало великого наступления. В составе частей нового, Калининского фронта мы продвигаемся к городу.
Вновь перед нами маячит знакомая темно-серая громада элеватора. Теперь там, на вышке, немецкий наблюдательный пункт. Это мы поняли сразу по тому подозрительно точному артогню, который заставил нас залечь на подступах к городу.
Все поле перед элеватором изрыто окопами. Но где-то же должен пролегать провод, ведущий с вышки к артиллерийским позициям. Ночью на поиск идет один из наших лучших связистов, младший сержант Седой, сам великий комбинатор по части упрятывания проводов. Ползком пробирается мимо часовни, находит провод в снегу, перекусывает его кусачками.
Другой дорогой к воротам элеватора подкрадывается отряд разведчиков лейтенанта Аверина. Сам он разведчик «по крови», герой боев на озере Хасан. В темноте маленькая группа лицом к лицу столкнулась с часовым. Немец дремал, опершись на винтовку. Один из разведчиков, Вербицкий, двинул его кулаком в челюсть:
— Спишь на посту, болван.
Другой вырвал из рук винтовку, заткнул кляпом рот. На прощанье разведчики забрасывают гранатами автомашины и пулеметные гнезда, прикрывающие вход в элеватор.
Приведенный в чувство пленный рассказывает: одно крыло элеватора заминировано, оно нам будет «пожертвовано» без боя. Взрыв послужит фашистам сигналом к атаке. Наши отряды, прорвавшиеся в здание, будут окружены и уничтожены.
Через час группа Аверина вновь отправляется в путь. Теперь подойти к элеватору много труднее: фашисты после диверсии начеку. Но, вероятно, им все же не пришло в голову, что разведчики в ту же ночь явятся снова. Группа Аверина пробирается в здание, чтобы отыскать заряды и остаться до утра, пока элеватор не будет окружен нами.
В назначенный час наши батальоны скрытно заняли заранее установленные позиции, а в атаку пошел всего один наш батальон. Почти одновременно раздался взрыв. Это Аверин взорвал заминированное гитлеровцами крыло элеватора. Ничего не подозревая, повинуясь условленному сигналу, фашисты пошли в атаку целым полком и напоролись на наши засады. К полудню элеватор был уже в наших руках, затем и прилегающие к нему здания окраины.
Десять дней наши части сражались в городе, проявляя невиданное мужество и героизм, выбивая зверствующего от собственного бессилия врага. К исходу 16 декабря над зданием горсовета взвился красный флаг.
Ромэн ЯРОВ
ОДНО МГНОВЕНЬЕ
— Пожалуй, хватит, — сказал Виталий Евгеньевич Руновский, положил в ящик стола папку с рентгеноснимками двух изучаемых метеоритов, и встал. Пять шагов до двери, а по обеим сторонам прохода холодные гладкие стенки приборов, слепые — пока приборы не включены — глаза-шкалы, костлявые стеллажи.
Какими-то искусственными делами занимается он уже третий день: сортирует бумажки, разгребает ящики письменного стола. И, занимаясь этой несерьезной, большей частью придуманной работой, чувствует он всю глубину своей усталости. Да, громадным трудом достигается звание кандидата наук. Он защитил диссертацию всего три дня назад, и чувство, с которым стоял тогда на кафедре, — чувство человека, попавшего в быстрый поток, и плывущего, и выгребающего к берегу, и переворачивающегося, и радующегося почти полной своей невесомости, и боящегося, что до берега не дотянет, еще не покинуло его. Но теперь примешалась усталость. И сложное это сочетание, как реакцию, что ли, вызывало желание жить, ни о чем не думая. Сегодня вечером соберутся друзья: будут отмечать появление еще одного кандидата наук. Не ученого, нет: ученым Виталий Евгеньевич был все пять предшествующих лет. «Рентгенометрические и масс-спектрометрические методы изучения органических компонентов углистых метеоритов» — такова была тема его диссертации. В мелких прозрачных крупинках, рассеянных по густо-черной массе метеоритного вещества, он искал признаки жизни. За пять лет обнаружилось всего несколько новых микроорганизмов, но зато, самое главное, было разработано множество великолепных методов исследований. И сегодня, окидывая взглядом проделанную работу, Виталий Евгеньевич Руновский имел смелость предполагать, что как ученый он давно уже перерос тему своей кандидатской и надо срочно думать о какой-нибудь обобщающей теории, чтоб не затягивать с докторской. Методы только для кандидатской и годятся, размышлял он уже немножко снисходительно. Но это легко говорить теперь, а каково было все время сосредоточенно думать — в троллейбусе, кино, дома, над раскрытой газетой, при взгляде в окно — всегда и везде.
Зеленые абажуры библиотечных ламп колышутся: сияющее солнце бьет сквозь них, как сквозь листья, над холодными зимними темными площадями клубится горячий воздух, а в нем встают миражи. Неужели всем этим вечерам суждено повториться! Да, если ты хочешь разработать теорию — быть может, начиная с завтрашнего. Но не сегодня. Можно ли хоть мгновенье повисеть на канатах, бессильно обмякнув? А потом пусть все начнется опять — но не так мучительно. Он пойдет по жизни легко, грациозной походкой, какой раньше ходили короли, а нынче балерины. Право на это завоевано, первый шаг сделан. Ну, а сегодня по вполне понятным причинам не работается. Надо идти домой да по дороге купить кое-что. Жена просила. Да, а чем он намеревался заниматься, пока не встал? Ага, вот. Сделать срез вот с этого черного камня, чтобы по шлифу проверить микроструктуру. Он стоит на стеллаже, а может, его сразу надо выбросить в мусор. Принесли сегодня утром, найдя где-то на окраинной улице. Хорошо, что нашедший элементарно разбирается и умеет отличить углистый метеорит-хондрит от булыжника или куска угля. Правда, последние несколько ночей никаких вспышек на небе не было. Потому и надо проверить микроструктуру. Внешне камень очень напоминает метеорит. А что, если…
