А Адалис - Абджед, хевез, хютти... Роман приключений. Том 4
Арт медленно бледнел от гнева на самого себя. Его логическая машина работала подробно и четко.
«Ну, да, — думал он, — смена впечатлений, тревога и (он вздрогнул от досады) глухой прорыв в памяти от расслабляющего сонного газа…»
— Штаны, действительно, надо попросить и вообще выяснить это дело не позже утра, — заявил он.
Борис согласился: больно уж дико было бы поднимать среди ночи прокаженное государство. Одно из сомнений, во всяком случае, было разрешено: никто из главных членов экспедиции ничего не знал о нефритовой фигурке.
Из упрямства Борис разбудил еще Джелала, Галину и поручика, — все вскакивали, как встрепанные, ахали и ложились снова — более или менее бессонно ожидать утра.
Козодоевский, волоча за собой одеяло, поплелся домой. Он открыл свою дверь и с размаху сел на пороге, пронзенный током нечеловеческого страха, — ему зажала рот чья-то мягкая, холодная рука.
* * *И голос Эйридики произнес прерывающимся шепотом:
— Тише. Можно бежать.
У Бориса нестерпимо похолодело в груди.
— Можно бежать, — вразумлял шепот, — потом нельзя будет.
Борис буйно колебался…Что делать с формулой? Шифр еще не был открыт. Неизвестно, как дела Уикли. По отношению к Александру Тимофеевичу надо быть благородным, чтобы не терять веры в себя…
— Я не предупредил товарищей, — прохрипел он, — что с ними делать?
Шепот задумался. Потом в нем звонко зажужжали слезы:
— Идите все вместе. Это все равно ведь. Беги, скажи им.
Козодоевскому стало жарко. Все спасено — надежды и планы. Кроме того, герой торжества — он, непризнанный и забытый! Кое-как одевшись, он снова побежал по коридорам, ступенькам и цветникам. Пленники вставали один за другим, с мужеством недоверия и молодости.
— Только зайдите ко мне домой — и вы убедитесь, — умолял поэт.
В его комнате пленников ждал трагический шепот Эйридики.
— Все в сборе? — спросила она и, получив робкий ответ, продолжала:
— Запомните хорошенько. Когда выйдете на свет — прямо на север, потом прямо на запад, потом прямо на юг — всего понемножку. Концом северной дороги будет начало маленькой новой горной цепи; концом западной — развалины медресе времен Тимура; конец южной увидите сами. Не бойтесь, я была первой ученицей по географии, а у нас это много значит. Ну, да я вам дам компас. Идем!
— Как же идти-то в чучельной одежде? И холодно, купить ведь не на что, — с отчаянием прошептал Сергей.
— О деньгах не беспокойтесь. Я, как у вас говорится, накрала из музея много новых советских денег.
— Сколько? — стуча зубами спросил белогвардеец.
— Одну тысячу рублей. Больше нельзя было; там осталось еще сто. Идем.
Через парк Энгелеха, городскую дорогу, водораздел и голубые поля ананасной картошки она провела их в маленький, низкий сад, где пахло простыми розами, а около мерцающего, голубого, под лунный камень, домика спала на привязи серна.
— Жаль, что ты не успел узнать наших мистических культов, поэт, — шепнула Эйри дика Борису.
Но он не пожалел об этом: не могла, по его твердому убеждению, исходить от прокаженных и недопрокаженных женщин путная мистика, ибо она должна быть окутана красотой.
Арт Броунинг, наоборот, подосадовал на мгновенье, что не остался в этой дальней экскурсии еще месяца на два.
Но сетовать было поздно. Зазвенели ключи. Эйридика открыла крошечную дверь в скале. Когда пленники один за другим вошли в кромешную тьму, она тихо сказала:
— Это очень длинный тоннель. Стражи тут нет. Через это отверстие приходит и отходит судьба. Возьмите деньги и концентрированную пищу.
— А разве ты разве не идешь с нами? — осторожно спросил Козодоевский.
— Нет.
— А почему?
— Ну, я не стану с тобой здесь объясняться, холодно, кроме всего. Возьми тросточку.
Арт уже сделал несколько шагов вперед, в глубину тоннеля. Сережа спокойно ждал конца щекотливых переговоров Козодоевского.
— Прощайте, — сказала девушка из-за порога, — не разговаривайте в тоннеле.
Она стала медленно закрывать двери, но вдруг распахнула их снова.
— Поэт!
— Я слушаю.
— Узнай же правду. Бежать можно было и в другой раз, но я боялась переменить свое решение. Я боялась, что не выпушу тебя потом. Я не спала ночью, вскочила и побежала.
— Зажигалку! Фонарь! — оглушительно прошептал Борис.
— Я не могу дать вам в руки ничего, что имеет фабричную марку Республики.
Дверь захлопнулась, и ключ медленно повернулся в замке. Девушка, казавшаяся Борису загадочной, как апокалиптическое животное, окончательно сделала свое дело.
— Пошли, что ли? — спросил Сережа.
Все стали тихо продвигаться вперед. Авангард, в лице Арта и Джелала, отобрав у Борис тросточку, оказавшуюся на ощупь простой крепкой камышинкой, пробовал дорогу. За ними Сергей и Уикли вели шмыгающую носом Галину. Сзади цеплялись друг за друга Борис и поручик. Эта группировка не изменялась более в течение всего тоннельного пути.
А путь не измерялся временем.
Вдруг Сергей остановился.
— Я думаю, что это западня.
— Игра сделана, — оборвал Арт. — Не разговаривайте в тоннеле.
Путь не измерялся временем. Погружаясь все глубже и глубже в непроходимое однообразие темноты, экспедиция теряла одно за другим свойства человеческого сознания: время, пространство, цель. Если бы пришлось умереть от усталости, вряд ли это событие было бы замечено самим пострадавшим. Не жаловался никто; каждый шел, стиснув зубы и жадно ободряясь хриплым, овечьим дыханием попутчиков. Когда подламывались дрожащие от неуверенности ноги, устраивалась остановка. Обшарив тростью каменный пол тоннеля, беглецы робко усаживались поближе друг к другу.
Переменой судьбы был переход от искусственного пола к простой мягкой земле, куда менее удобной для слепого путешествия: то там, то здесь попадались камни. Глухой мрак вступил в фазу новой бесконечности; дорога кружила заворотами. Наконец во тьме закачалось серое пятно.
— Светает! — вырвалось у Сережи.
Испугавшись знакомого голоса, ставшего таким слабым и дрожащим, все бросились вперед и, спотыкаясь друг о друга, бежали до тех пор, пока пятно не разрослось в изумрудные сумерки рассвета. Дальше пришлось идти по острым камням, но становилось все светлей и светлей. Скоро в двенадцать глаз ударил солнечный блеск. Это было маленькое отверстие в мир, заросшее буреломом, хаосом, полынью и птичьим пометом. Исцарапанные и помятые беглецы кое-как выбрались наружу. Пошла своеобразная перекличка:
— Компас?
— Есть!
