Дмитрий Быстролетов - Путешествие на край ночи
Эта женщина, сломавшая меня, стояла передо мной совсем близко, а я сжимал рукоятку большого ножа и глядел, и никогда раньше она не казалась мне такой прекрасной. Шитый золотом шелковый халат небрежно распахнулся, девственное тело, тренированное спортом и тщательно холеное, казалось юным, гибким, как у молоденькой девушки. Но лицо поражало расцветшей красотой женщины, знающей жизнь и все то, что можно взять от нее.
Наконец Изольда очнулась. Громко произнесла какое-то слово (я не успел понять его), резко засмеялась и залпом осушила бокал. Взглянула на небо, на серебряное мерцание вечных снегов. И исчезла в комнате. Я понял, что она готовится ко сну.
Снова прошло время. Я взглянул на часы. Три часа, тридцать минут. Минуты самого глубокого сна. Скоро рассвет. Пора.
Я снял ботинки, натер камфарой руки и подошвы чулок. Если придется стреляться, то не забыть, выстрелить снизу, под челюсть, чтобы исковеркать себе лицо. В кармане документов нет. Я нигде не прописан. Нигде не осталось вещей. Оружие готово. Сердце не колотится, руки не дрожат. Спокойно заглядываю в окно. Вон кровать: Изольда спит. Как подойти к ней? При свете опаснее, но иначе она не узнает меня… Если набегут тучи, обожду в углу… Левой рукой схвачу за волосы, рвану вверх… и в то же мгновенье — до крика — ударю ножом. Лезвие держать горизонтально, чтобы легче прошло между ребрами. Потом уже громко не крикнет. Буду держать ее перед собою, пока не потеряет сознание. Мое торжествующее лицо — это последнее, что она увидит в жизни. Потом — в Мюррен!
Замечаю расположение мебели, чтобы не опрокинуть стула, не споткнуться о ковер. В темный промежуток втягиваюсь в окно. Терпеливо жду в углу.
Постепенно лунный свет опять заполняет комнату. Изольда спит на правом боку. Левая рука как-то непривычно лежит на одеяле, скомканном и почти сброшенном на пол. Не спалось? Я думаю… Ей снятся дурные сны, но еще ужаснее будет сейчас пробуждение!
Сердце бьется часто, но ровно. Рука уверенно сжимает рукоять ножа. Теперь она не уйдет. Моя!
Яркий свет. Я быстро делаю четыре шага. Изголовье. Вот они, пышные кудри, голубые, как у русалки. Схватить надо за локоны над бледным лбом.
Полной грудью вбираю воздух — и одним страшным рывком поднимаю голову с подушки, широко замахнувшись ножом.
И застываю неподвижно…
Изольда мертва.
Долго-долго стоял я с ножом в руке, держа за волосы мертвую голову. Луна косо освещала большую комнату. Было тихо. Когда-то дерзкое, гордое и волевое лицо теперь безмятежно-спокойно, лишь губы чуть подернуты судорожной улыбкой. Синие-синие глаза, некогда полыхавшие, как пламень, закрыты. Изольды нет. Она далеко. И не страшен ей, мой запоздалый нож или моя земная ненависть.
Горе и зло, разъединившие нас в жизни, теперь пали перед великой окончательностью Смерти. Луна призрачно освещала пустую и тихую комнату, а я, бережно уложив тело, стоял, как зачарованный, и все глядел на дорогое и любимое лицо. Потом осмотрелся. Хотелось, чтобы люди застали умершую в достойном виде. У изголовья рассыпаны какие-то таблетки. Это все равно. Я красиво оправил подушку и одеяло. На столе три письма: фрау Рюэгг с приложением денег — хозяйке пансиона, мистеру Т.О. Мак-Грегору, доктору прав, нотариусу в Эдинбурге и синьоре Роне Вивальди, вилла Бэлла Виста в Локарно. Ни ревности, ни злобы. Но оно не нужно, это письмо. Иоланта едва оправилась от болезни. Слишком слаба пока. Портсигар. Крышка открыта, на ней детским почерком моей бывшей жены написано: "Люблю лишь тебя, и вся моя иная любовь — только ничто". Ни зависти, ни горя… Я взял портсигар и письмо и положил их в карман.
Еще раз, последний раз в моей жизни, посмотрел на тонкий профиль, такой безмятежно-спокойный.
Что же стоять дальше? Изольды нет. Она далеко. И не нужно ей больше мое запоздалое преклонение или моя земная любовь.
Остаток ночи шел в Интерлакен. Мог бы, и ехать, конечно, но нужно было искать такси, а я не в силах был говорить с людьми. Кажется, моросил дождь. Возможно. Не помню. Я шел один в сером сумраке рассвета, окруженный видениями прошлого, непоправимого, страшного и драгоценного. На мостике остановился и долго-долго глядел на игру ледяных зеленоватых струй. Вот они поднимаются с яростным усилием и потом рассыпаются длинной вереницей пены и пузырей… Как моя жизнь…
Я вынул из кармана портсигар. Поцеловал его. Вытянул руку. Разжал пальцы. Все кончено… Кончено…
Но письмо выпало из небрежно заклеенного конверта, и я машинально стал читать его — несколько строк, написанных уверенным и смелым почерком на плотной бумаге, по которой ползли слезы холодного дождя:
"Яухожу навсегда: вы слишком слабы для бремени моей любви, я слишком сильна для того, чтобы любить только созерцательно и бесплотно. Мне всегда хотелось, чтобы моя любовь была дерзким вызовом, восторгом движения и борьбы, упоением порыва к Недосягаемому, победным прыжком в пропасть. Но движение бури невозможно без сломленных ветвей и примятых цветов, и если я могу опрокинуть сильного, то не должна повредить слабому. Вам необходима тишина, я протягиваю вам ее как мой последний дар.
Гордо я бросаю в вино яд и высоко поднимаю эту чашу, как факел: пусть в последний раз он озарит, объяснит и возвеличит мою любовь к вам и меня".
Я наклонил голову, как от удара хлыстом, но его не было. Был только торжествующий крик победы, последний громовой раскат гимна самоотверженной любви и человеческой свободы, которые сильнее, чем смерть.
Смерть! Закрыв глаза, я ясно видел ее, попирающие узкие рамки земного бытия и возносящую умершую к просторам бессмертия…
И снова я вытянул руки и разжал пальцы, письмо косо и медленно опустилось в бурлящую воду потока, как приношение Изольды тому, что, — теперь я знал это, — останется для меня навеки лишь Недосягаемым и что в жизни и смерти смогла достичь девушка с синими глазами, полыхавшими, как пламень.
Утром добрался до города. Хотел пойти прямо на станцию, но почувствовал, что силам моим приходит конец. Вошел в большую гостиницу и снял номер. Когда я нашел свой коридор, навстречу показался уборщик со щеткой. Я испугался, что он увидит мое лицо, и свернул в уборную. На стене, около умывальника, висел уютный голубой ящик. Автомат. Около отверстия для опускания монет красиво выведена надпись: "Один франк — полотенце и мыло"; "Два франка — бутылочка одеколона"; "Три франка — Тайна! Весьма полезно!! Только для мужчин!!!"
Чтобы не упасть, я обхватил автомат обеими руками и прижался жарким лицом к прохладному железу. Это было приятно. Плач, сначала беззвучный, перешел потом в глухие рыдания, похожие на собачий вой.
