Николай Далекий - Не открывая лица
— Второй сидит у них. Под следствием.
— Всякие случаи случаются, мамаша. А больше люди наговорят.
Окончив мастерить дудочку, Тарас приложил ее к губам и издал несколько пискливых звуков. В его глазах появились лукавые, озорные огоньки.
— Вроде ничего дудочка. А ну, Федько, подпевай.
Отбивая такт ногой, Тарас с удовольствием заиграл на дудочке. Федько, услышав знакомую мелодию, начал пританцовывать и подпевать:
Ой, ходила дивчина бережком, бережком.
Загоняла селезня батожком, батожком.
Ходи, ходи, селезень, додому, додому.
Продам тебя дедушке старому, старому.
Точно повеселело в хате от этой шутливой песенки, от веселых лукавых глаз Тараса, от счастливых улыбок старой женщины и ее внука.
— На, Федько, — отдал Тарас дудочку мальчику. — Помни Тараса-дударика.
Петровна поставила на стол миску с картофелем, сваренным в кожуре.
— Садись поешь, хлопче. Мы уже вечеряли.
— Неудобно, мамаша, — сказал Тарас, смущенно поглядывая на миску. — У вас самих, может…
— Садись, садись, чего там. Дают — бери…
— А бьют — беги. Это верно! — потирая руки, хлопец уселся за стол. — Ну, разве только, чтоб хозяйка не обижалась…
Петровна присела рядом, подперла голову руками и загорюнилась.
— Ведь как было, — сказала она мечтательно. — Наступит вечер, соберутся все за столом… Электрику зажжешь — в хате ясно, как днем, музыка, радио играет. Тут тебе и разговоры, беседы… — Старуха смахнула горестную слезу с морщинистой щеки. — Все разбили, разрушили, сукины сыны. Холеры на их голову жду не дождуся.
— Бабуня, я на улицу пойду, — заявил вдруг Федько.
— Куда ты, на ночь глядя?
— Я только возле хаты постою, — слезливо затянул мальчик. — На порожке. Хоть снег рукой потрогаю.
— Полицай увидит и застрелит, — пугала внука бабка.
— Не увидит. Я присяду…
— Ну, иди, — разрешила Петровна. — Только на порожке стой, дальше не ходи!
Обрадовавшийся мальчик надел шапку, бабушкин кожу, шок и поспешно выскочил в сенцы. Старуха посмотрела ему вслед.
— Горе мое. Сынок среднего, Васи. Вот растет сиротой…
— А где отец? — спросил Тарас, с аппетитом поглощая очищенный присоленный картофель.
— Где, там, где все хорошие люди… — косо взглянула на хлопца старуха. Она о чем-то задумалась, но, не утерпев, достала из-за пазухи несколько фотографий. — Это мой старшенький.
— Ого! Шпала, — удивился Тарас, взглянув на одну из фотографий.
— Батальонный политрук, или как там? О. этот сильную голову к наукам имел. Читал, “то ни попадет. Первый в селе в комсомол вступил. А Василий — бригадир трактористов. Этот танкист теперь. Ну и младший, Гриша, в артиллерии… Забыла… Который пушку наводит.
— Бравые какие, — сказал Тарас, рассматривая фотографии. — Один к одному…
Петровна была польщена. Видно, долго она хранила фотографии сыновей у себя на груди, и многое накопилось в ее материнском сердце.
— Младший, Гришенька, карточку прислал, пишет: “Не пугайся, мама, что враг много земли занял Быстро он к нам идет, а еще быстрее назад бевкать будет”, — старуха всхлипнула и заплакала. — “Ждите, пишет, нас с победой” Ой, сыны мои, сыны… Может, и живых уже вас нет Может, давно ворон очи ваши повыклевал.
— Вы слезы вытрите… — мягко сказал Тарас. — Да спрячьте эти карточки куда-нибудь подальше и забудьте, куда спрятали.
— Скажешь такое!
— А я вам говорю — так лучше. — настаивал хлопец. — Чтоб и глаз человеческий на них не падал.
— Выходит, я прятаться от людей со своими сыновьями должна? — обиделась Петровна. — Да матери такими гордиться надо.
— Ну вот… — безнадежно развел руками Тарас — Вам про шило, а вы про мыло. Ведь они люди военные, при форме, у одного орден и медаль Вы всем показываете, а люди бывают разные. Ну как же так, без понятия?
— Всем… Кому показала? Я ведь тебе показала.
— И мне не надо, — сердито нахмурился Тарас. — Кто я такой? Неизвестно. Случайный, проходящий человек. Ага!
— Чего там в глаза туман пускать. Пугать вздумал. Я людей с первого взгляда… Меняльщик ты, вот и все.
— Угадали, — засмеялся Тарас.
Выговор хлопца все же подействовал на Петровну. Опасливо поглядывая на него, она спрятала фотографию и перешла к расспросам.
— А где зуб просвистал? Молодой, а щербатый.
— Это коняка выбила, — неохотно ответил Тарас. — Подвернулся…
— Глядеть надо.
— Не ожидал — старая, кляча.
— А брыкается?
— Ого! Еще хорошо отделался. Мог бы ноги протянуть. Будь здоров!
— А как же так — зуб выбила, а губы целые? — удивилась старуха.
— Улыбнуться мне пришлось как раз…
— Далеко живешь-то?
— Далеченько…
— Отец, мать есть?
— Нет. В детдоме воспитывался.
— То-то ты бойкий… А так поглядеть — и не подумаешь, что без родителей вырастал. Крепенький!
— На харчи не жаловался. Наш детдом был мировой. Кормили от пуза.
— Как же дальше жить думаешь?
— Видно будет, — Тарас вздохнул. — Раз такое дело — приспосабливаться надо. Подрасту вот — в Германию, может, на работу возьмут. Света увижу, ремесла научусь.
Петровна была поражена. Она даже рот раскрыла от удивления.
— Добровольно в Германию поедешь?
— А что делать, мамаша? ФЗУ, ремесленных училищ, как раньше было, — ничего этого нет.
— Другие находят что делать… — после недолгого молчания сказала старуха с какой-то злостью.
— Какие другие? — заинтересовался Тарас.
— А то ты не слышал… Молодой, здоровый — и фашисту покориться? Да я бы на твоем месте… Нашла куда!
— А-а… вот вы о чем, — хлопец сразу стал скучным. — Мало мне интереса жизнь молодую губить, совать голову в петлю. Мы как-нибудь потихонечку, полегонечку. Человек до всего привыкает.
— Ты в школе учился?
— Учился. Между прочим — круглый отличник. Что с того?
Петровна поднялась и, сокрушенно глядя на хлопца, покачала головой:
— Значит, плохо вас, сукиных сынов, в этой школе учили, плохо воспитывали. Не отличник ты, а дурак круглый!
— Ну, мамаша… — смущенно развел руками Тарас.
— Вот тебе и ну! Гордости у вас, молодых нет. Родину враг топчет, издевается.
— Я к политике не касаюсь.
— Вижу, темный ты. Теленок несознательный.
— Мамаша… — начал было Тарас, но старуха оборвала его.
— Какая я тебе мамаша? Тебя телком — и то грех назвать. Животное свою мать чувствует. А ты человек! Кормили тебя, учили, воспитывали. Кто? Советская власть Родина матерью была. А ты? Обрадовался фашистскому документу — две печати. Бесстыжие глаза твои!
