Александр Бруссуев - Полярник
Компрессор включается теперь один раз, но работает без остановки. Мы смеемся и потираем руки.
— Дед! — обращается Андрюха ко мне. — Защиты рефкамер вырубают компрессор.
— Добро! — отвечаю я. — Отрубаем защиты. Контролируем по мере возможности.
Теперь наш компрессор работает на запредельном режиме. Днем мы посматриваем за ним, выключаем время от времени вручную, следим за температурами в рефкамерах. Ночью же он предоставлен сам себе, работает, как ему заблагорассудится. Мы надеемся, что не сломается.
Компания информирована, но отвечает глубокомысленным молчанием. Им там тоже проще, когда я не очень наседаю с жалобами и путями их решения. Получив мои тревожные сообщения, они совещаются между собой. Дня три, или четыре. Потом у меня теряется терпение, и я шлю повторный запрос. Они начинают совещаться со сторонними специалистами, переписываются с ними, но по мере того, как я перестаю их дергать, все реже и реже. Под конец, бросают все, отложив на более долгий срок. Я плюю на возможность положительного решения больного вопроса и уповаю на то лишь, чтоб неминуемая серьезная поломка не выпала на мой контракт.
Новый моторист тоже оказался не самым удачным приобретением клуба «Рейкьявик — Фосс». Я бы держал его постоянно на скамейке запасных, но тогда выходить на поле было бы некому.
Он, как честный ученик, учился морской механике самым ответственным образом: на своих ошибках. Мы от этих ошибок гнули в руках железные трубы, делали вмятины в переборках от метко запущенных кувалд. Нужен был выход энергии, хотелось убить этого мерзавца, но ограничивались упражнениями с трубами и молотками. Сам виновник в это время убегал к капитану, чтобы высказать ему соображения, как можно лучше обустроить быт камбуза, или штурманского сортира. Я пытался убедить капитана, что этот пароход мало приспособлен для учебы, нам — лишь бы не утонуть. Но он меня не понимал, отказываясь верить, что милейший умнейший моторист способен допускать ошибки, вылезающие нам кровавыми мозолями.
— Чего ж ты делаешь, гад? — говорю я урке-мотористу одним прекрасным утром.
— Чип, — отвечает он мне, с шумом выпуская воздух из ноздрей. — Я подумал, так будет правильно.
— Спросить ты, ирод, не подумал? — не сдаюсь я.
— Никого не было поблизости, чип! — парирует он.
— Ага, мы со вторым на это время сошли с парохода, плавали вместе с дохлыми альбатросами рядом! И не называй меня чипом! — взвизгиваю я, сжимая кулаки.
— Ты, сука, сам будешь все говно из провизионки вычерпывать! А потом будешь жрать все загаженные продукты! — колотится рядом Андрюха еще на более высоких нотах.
Урка молчит и сопит, потом выдает:
— Дренаж из провизионки не может врезаться в трубу фекальной системы.
— Правильно, не может, — соглашаюсь я. — Но этот сраный пароход строили немцы по проекту поляка! Андрюха! Я сейчас убью этого монстра!
— Спокойно! — говорит, скорее, себе, чем мне, второй. — Ну и зачем ты закрыл клапан на сточную цистерну? Решил проверить, пойдут ли какашки сквозь шпигат к нам в хранилище продуктов?
— Так не должно было случиться, — упорствует урка.
— И что — не случилось? — нависает над ним второй механик.
Моторист-теоретик обиженно молчит, сопя.
Я оставляю их двоих подводить черту под разговором и бегу на камбуз.
Там опечаленный повар — урка моет под краном выловленные из нечистот говяжьи ребра.
— Ты что собираешься делать, неандерталец? — ядовито интересуюсь я у него.
— Суп варить! — признается он, проигнорировав сравнение со своим далеким родственником. Я начинаю подозревать, что степень их родства не так уж и отдаленна.
— Отставить! — гавкаю я.
Урка роняет кости на палубу и обращает скорбное, как у Пьеро лицо к подволоку.
Я спускаюсь к провизионке, где уже начинает замерзать толстый слой всякой гадости, набравшийся за ночь после хладнокровной диверсии нашего моториста. Запах, к сожалению, замерзать не собирается.
С порога я прыгаю на ближайшую полку, закрепляюсь на ней и начинаю выбрасывать в коридор рыбу, мясо, замороженный хлеб. Прикинув на глазок, что продуктов хватит на неделю, оставшуюся до следующего получения продуктов, выбираюсь обратно. В это время вниз спускается, пыхтя и поддерживая живот, Ди-ди. Его вызвал удрученный повар.
— Ну и что это тут происходит? — инстинктивно, по привычке, спрашивает он. Я таких привычек не разделяю, скорее, даже, критикую.
— Да пошел ты! — говорю, запихиваю продукты в бумажный мешок и поднимаюсь на камбуз. Ди-ди удивленно крутит головой, не в силах найти должные слова.
— Короче, так! — ставлю задачу повару. — Нам со вторым готовить только из этих продуктов. Ясно?
Тот кивает головой.
— Смотри у меня! Будем проверять!
Я ухожу и краем глаза замечаю, что Ди-ди тоже вытаскивает с собой продуктовый набор. Интересно, как же он с таким мамоном на полку-то забрался?
Целую неделю мы втроем питаемся из отдельной кастрюли. Капитан, сердешный, преуспевает вместе со всеми урками в потреблении продуктов, выуженных бережливым поваром из дерьма и старательно обмытых «чистой колодезной водой». Потому что добрый Ди-ди ему об этом маленьком происшествии не сообщил. А мы были сообщать не обязаны, иначе уркин эксперимент обернулся бы для меня понижением в правах: не углядел, не научил, не проконтролировал.
Через некоторое время наш урка задал мне волновавший его вопрос:
— Немцы плохо строят суда?
— Нет. Строят они их хорошо. Дело не в этом.
Урка посопел немного, пытаясь разобраться в моих шарадах, но безуспешно:
— А в чем тогда дело?
Я понял, что придется мне объяснить некоторые вещи любопытному студиозусу:
— Немцы просто не имеют фантазии. Что им в проекте насочиняли — то они и сделают со всем своим прилежанием. Заложено дизайнерским гением на одну трубу повесить шпигаты с провизионных камер и сточные воды с гальюнов — даже никаких мыслей не шевельнется в головах строителей. Они же не знали, что придет однажды к нам на пароход пытливый филиппинский студент, и, эксперимента ради, перекроет клапан, тем самым, направив фекалии прямиком в шпигаты провизионки. Понятно?
Урка закивал головой, и тут его озарило:
— А кто же проект такой придумал?
— Вот это уже правильная постановка вопроса, — сказал я, уже слегка утомившись беседой. — Знаю только, под чьим руководством создалось все это безобразие, именуемое «Рейкьявик — Фосс». Главный проектировщик — поляк. Гениальный человек в своем роде.
— А откуда он? — все никак не унимался урка.
— Да пес его знает! Из «Солидарности». С одного завода с Лехом Валенсой, — попытался закончить я диспут.
