Дмитрий Корбов - Чекисты рассказывают. Книга 6-я
Потом рассмотрел: большущий камень. В голову целил, гад!
С трудом удержался, чтобы не шелохнуться.
Наверху стало тихо. Но надо еще полежать. Лежал долго. Кружилась голова. Сколько же так лежать? Если рот не закрывать, кровь не так льет, дышать легче.
Наконец решился подняться, встал на камень, брошенный эсэсовцем, выглянул из воронки. Никого. Лег на то же место, где лежал, — а вдруг кто вернется проверить? Только бы не шевельнуться! Наверху ни голосов, ни шагов. Рискнуть? Поднялся с трудом. Очень кружилась голова. Еще раз встал на камень, осторожно выглянул — пусто вокруг.
Лег на то же место и так, как лежал. Вот только кровь хлещет. Почему-то решил, что надо пролежать не менее часа, и стал отсчитывать минуты, не замечая, что считает очень быстро.
Двадцать минут... Сорок... Шестьдесят. Пора! А то совсем истечешь кровью! Льет и льет!
Прислушался. Тихо. Встал на камень, качаясь от слабости. Никого. Как вылез — потом и рассказать не мог.
Через пробитую снарядом кирпичную стену дома виднелась улица. Туда нельзя, заметят. В соседнем дворе или в следующем — разве вспомнишь! — в сторону Девичьего рынка был большой деревянный ящик. Приоткрыл, перевалился на высохший мусор. Здесь можно было переждать, пока совсем не стемнеет. А до темноты еще часов пять-шесть. Мучительно хотелось пить.
Кровью залита грудь. Костя попытался оторвать от рубашки клочок, но сил не хватило. Ему удалось стянуть рубашку и обвязать подбородок и шею.
Ящик деревянный, а будто огненный. Пить! Ой как хочется пить! И день, как назло, жаркий!
...Когда очнулся — стемнело, видимо, уже наступила ночь.
С трудом выкарабкался из ящика, пошел дворами к реке. В этом месте одноэтажные домики сохранились, но дворы огорожены заборами. Каждый забор — почти непреодолимое препятствие.
До берега идти минут десять — пятнадцать, а добрался туда Костя лишь к рассвету. Залег почти у самого берега в саду, заросшем бурьяном. Переход взял последние силы. Когда совсем рассвело, увидел гитлеровских солдат, точнее, сначала услышал. Один из них наигрывал на губной гармошке уже знакомую мелодию: это была самая популярная в то время в Германии песня, Костя ее знал. Были там такие слова: «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир!..» «Черта с два! — невольно подумал он. — Весь народ поднялся на русской земле, здесь и смерть найдете!..»
Боясь шелохнуться, пролежал в душном бурьяне весь день. А вечером гитлеровцы стали запускать осветительные ракеты. В мертвенно-бледном свете их Костя рассмотрел, что по берегу патрулируют автоматчики. Вот они сходятся, вот расходятся. А ну-ка, сколько минут пройдет, пока они опять сойдутся? Часов нет, придется считать. Подсчитал и понял, что можно проскочить, пока патрули поворачиваются спиной друг к другу.
Чуть правее сада идет улица Коммунаров, совсем узенькая здесь. От нее еще вправо шагов через пятнадцать спускается к реке заросшая травой и заваленная пустыми банками из-под консервов канава. Вот по ней и надо ползти к реке.
Опять расходятся. Пора! Костя переполз уличку и по канаве, обдирая до крови руки острыми железками, сполз в реку. Плыл под водой пока хватило сил. Вода освежила. Пробовал глотнуть и не смог, а так хотелось пить...
С трудом добрался до середины реки и понял, что силы уходят. А надо доплыть во что бы то ни стало! Ведь неизвестно, вернулся ли Юра, а сведения очень и очень важные.
Обязан доплыть! Во что бы то ни стало! Плыл, не вынимая рук из воды, чтобы не было всплесков. И про себя повторял: «Доплыву! Доплыву! Меня ждут!..
...На рассвете 13 августа 1942 года начальник штаба 6-й краснознаменной дивизии позвонил в штаб Центральной оперативно-чекистской группы НКВД и сообщил, что на Придачу возвратился раненый разведчик Костя Феоктистов, он находится в разведбатальоне, где ему оказали первую помощь, но ранение серьезное и надо его срочно доставить в госпиталь. За Костей выехал секретарь партийной организации группы Валериан Матвеев.
— Юра вернулся? — первое, что спросил его Костя.
— Вернулся. Помолчи. Тебе нельзя разговаривать.
Бережно поддерживая совсем ослабевшего Костю, Валериан Матвеев повез его в медсанбат, в поселок Сомово. Там сняли окровавленные бинты и установили, что пуля попала в подбородок слева и вышла из шеи справа, ниже уха на три пальца. Челюсти и зубы остались целы. Костя все время просил пить, а глотать не мог. Врач заподозрил, что прострелен пищевод, и потребовал срочно отвезти раненого в эвакогоспиталь. На том же «газике» Матвеев привез Костю в госпиталь, находившийся от Сомова примерно в тридцати километрах, в селе Макарье Рождественско-Хавского района.
— Просто чудо! — сказал врач, — осмотрев Костю. — И пищевод цел, и челюсть. Будешь рассказывать товарищам, не поверят!
— А мы дадим Косте справку... — пошутил Матвеев.
— Пить! Хочу пить! — просил Костя.
Через резиновую трубку врач влил Косте два стакана питательной жидкости. Ему стало легче. Хотя и с трудом, но кратко рассказал, что видел и что с ним произошло.
Через две недели Костя появился в штабе Центральной оперативно-чекистской группы НКВД. Улыбаясь, доложил:
— Удрал! — И добавил: — Пить уже могу сам. Дайте водички.
Евгения Левикова и Зинаида Исаева кинулись за кипяченой водой.
Федоров, врач, лишь перед войной закончивший институт, торопил сестру поскорее снять грязный бинт. Медсестра торопливо сняла насквозь пропылившиеся бинты — надо же пешком пройти по проселочным дорогам тридцать километров!
— Отстегать бы тебя, — говорила она, тщательно дезинфицируя раны на подбородке и шее, — да вроде неудобно отлупить героя... Ну, ну, не морщись, все страшное позади. Больнее было, когда фашист в тебя выстрелил. Скажи спасибо, что чудо случилось. Жизнь у тебя вся впереди. А метки от пули останутся на всю жизнь. Гордись ими. Почетные. За нашу Родину кровь пролил...
Все-таки доктор Федоров решил отвезти Костю в сомовский медсанбат. Там его еще раз осмотрел врач, залил ранки чем-то едучим, забинтовал и облегченно сказал:
— Будешь жить, герой! Но чтобы больше не удирать! Понял?
В медсанбате и разыскала сына Мария Федоровна.
— Мама! — обрадовался и испугался Костя. Он боялся, что мама будет ругать его.
Мария Федоровна обняла сына. «Совсем мальчишка. Уши еще больше оттопырились. Похудел, что ли? — Вспомнила: в детстве насильно заставляла пить молоко, специально купила козу, привязывала ее на длинной веревке к тополю, вокруг которого росла густая трава... — Господи, когда это было! А глаза не мальчишеские — глаза взрослого, много испытавшего человека...»
