В. Редер - Пещера Лейхтвейса. Том второй
— Я хочу заявить, — дико заорал Риго, — что мой господин, граф Батьяни, обменяет меня на имеющуюся у него пленницу. С ним ведутся переговоры — с минуты на минуту должен прибыть ответ — сжальтесь! Дайте мне еще пожить хоть один только час! Спросите вон тех людей — они подтвердят вам, что я говорю правду. Генералу тоже об этом известно. Дайте мне еще один час сроку!
Майор нетерпеливым жестом прервал цыгана:
— Я знаю, что действительно велись какие-то переговоры с каким-то графом Батьяни в Праге и что предполагалось обменять тебя на молодую графиню Лору фон Берген.
— Совершенно верно! — простонал Риго. — Да, именно меня должны обменять на графиню Лору фон Берген. Если мой господин извещен об этом, он не даст мне умереть.
— Его известили вовремя, — брезгливо ответил майор, — но до сих пор от него нет ответа. Вероятно, он тебя ценит не так высоко, как ты себе воображаешь, и отказывается взять тебя обратно.
Лицо цыгана перекосилось; диким взглядом он озирался кругом, а потом посмотрел на крепостной вал Праги, высившийся в утреннем тумане, как бы ожидая, что вот-вот оттуда будет подан сигнал, возвещающий спасение и свободу.
Майор взглянул на часы.
— Даю обоим осужденным пять минут, — произнес он, — помолитесь и покайтесь. А затем приговор будет приведен в исполнение без дальнейшего отлагательства.
— Опустись на колени, Веслав, — произнес патер Леони. — Молись и кайся! Проси Господа помиловать твою грешную душу.
Веслав тотчас же упал на колени и прошептал молитву, отрывисто произнося отдельные фразы; при этом он тяжело стонал и хрипел, как от удушья. Казалось, паровая машина замедляет ход, производя последние движения своими поршнями, чтобы вслед за тем остановиться навсегда. И действительно, раз жизнь создания Божьего, именуемого человеком, прервана, то никакие силы земные не могут снова придать телу движения. Всякое творение рук человеческих может быть восстановлено, но сам человек воскрешен быть не может.
— Которого из них прикажете казнить первым? — спросил палач майора.
Майор не был подготовлен к этому вопросу, так как полагал, что палач собственной властью решит его. Вопрос шел, правда, лишь о нескольких минутах, которые таким образом приходилось даровать одному из осужденных в ущерб другому; но майор был настолько справедлив, что не хотел собственной властью оказывать предпочтение одному из осужденных.
— Нечего делать, — сказал он, — придется бросить жребий. Барабанщики, дайте сюда барабан.
Перед майором поставили на землю большой барабан. Один из пожилых солдат вынул записную книжку, вырвал из нее два листочка, написал на одном из них единицу, на другом двойку, сложил их и положил на кивер.
— Подойдите сюда, мерзавцы! — крикнул затем майор. — Вынимайте жребий. Живо, не то я за вас попытаю счастья!
Поддерживаемый под руки патером Леони, Веслав медленно подошел к киверу и опустил в него руку. Риго жадно следил за каждым его движением. Но Веслав не был в состоянии развернуть бумажку, и это пришлось сделать за него палачу. Палач взглянул на записку и произнес:
— Единица! Веслав будет казнен первым.
Риго вздохнул с облегчением. Он выиграл минут пять времени, а за эти пять минут могло прийти спасение. Он не понимал, почему до сих пор нет ответа от Батьяни. Неужели Батьяни совершенно отвернулся от него? Или, быть может, ответ задержан какой-нибудь случайностью? Риго был в таком отчаянии, что даже хотел помолиться и невольно сложил руки. Но патер Леони махнул ему рукой.
— Оставь, — воскликнул он, — своей молитвой ты совершишь только кощунство! Ведь не о спасении своей грешной души ты хочешь молиться, а лишь о том, чтобы Господь спас твою жалкую жизнь.
Тем временем четверо солдат схватили Веслава и потащили к помосту. Солдат, на которого была возложена обязанность палача, был по профессии мясник. На время совершения казни он снял мундир и стоял на помосте в сером полотняном халате, взятом на это время у одного из фельдшеров. Он засучил рукава до локтей. Когда Веслав приблизился к плахе, палач медленно поднял топор.
Для исполнения пытки, соответствовавшей жестоким обычаям того времени, палач придумал особое своеобразное приспособление. Он соединил два больших гвоздя толстой проволокой и заставил Веслава положить руки под нее. Потом он вбил гвозди настолько глубоко, что осужденный не имел уже возможности выдернуть руку. Затем он взмахнул топором. Раздался раздирающий душу крик, фонтаном брызнула кровь, и с плахи на помост скатилась отрубленная рука.
Веслав лишился чувств. Но его не пожалели: ему растирли лоб и щеки уксусом, так что он быстро пришел в себя. Снова палач замахнулся, и другая рука Веслава упала на помост. Присутствовавший при казни фельдшер наскоро перевязал окровавленные обрубки рук. Затем Веслава схватили и потащили к виселице. Он, по-видимому, уже не сознавал, что с ним делают. Глаза его были широко открыты, и на лице появилось выражение какого-то тупого изумления, точно он не понимает всего ужаса того, что происходит. На самом же деле он от страха и боли лишился рассудка; какие-то нечеловеческие звуки срывались с его распухших губ.
Риго страдал еще больше: он вынужден был смотреть на исполнение казни, а также видеть раскалявшиеся железные прутья, предназначенные для его глаз. Веслава подняли на возвышение под виселицей; двое солдат держали его, а палач вскочил на стол и наложил петлю на шею осужденного. К затылку Веслава пришелся толстый узел. Палач соскочил со стола и махнул рукой. Солдаты выдернули деревянное возвышение из-под ног осужденного. Веслав повис на веревке. Ноги его судорожно затрепетали, а затем вытянулись. Послышался слабый треск, свидетельствовавший о том, что позвоночник казненного переломился. Тело Веслава повертелось еще немного, а затем повисло без движения. Преступник поплатился жизнью за свои гнусные злодеяния.
— Господь милосердный, — громко произнес патер Леони, — пути Твои неисповедимы, милосердие Твое беспредельно! Быть может, Ты простишь этого грешника! Помилуй его грешную душу. Аминь.
— Аминь! — повторили солдаты, и глухо зарокотали барабаны.
Риго был близок к обмороку. Он задыхался, крупные капли пота выступили у него на лбу.
— Теперь очередь за тобой, — произнес палач.
Цыганом внезапно овладело безумное отчаяние. Он решил сам произвести последнюю попытку к спасению, так как убедился, что никто не хочет спасти его. Он сжался, как хищный зверь перед прыжком, внезапно вскочил и кинулся на солдат. Но он моментально был схвачен и брошен на землю. Тотчас же его скрутили по ногам и рукам и поволокли к наковальне, возле которой раскалялись железные прутья. Тут его уже ожидал полковой кузнец. Он безжалостно улыбался, глядя на преступника, и сказал:
