Игорь Бестужев-Лада - Отвага
— Слава богу, потушили…
— Несчастье, — повторил Катаев. — Ксения Филипповна…
У меня перед глазами возник белый фургон с красным крестом, белые шапочки медиков… Я схватил комсомольского секретаря за расползавшуюся в моих руках тенниску:
— Что? Что ты говоришь!..
Катаев поднял телогрейку и с еще большей злостью принялся колотить по белой шапке дыма… Я сорвал с себя Борькин пиджак и стал бить, бить им по земле, на которой еще ползали кое-где горячие языки.
Это потом уже, из рассказов Коли, секретаря райкома партии и Нассонова выстроилась цельная картина несчастья, постигшего нас.
В середине дня Ракитина ехала на машине вместе с товарищами из области и района на полевой стан четвертой бригады. Она первая заметила струйку черного дыма и тут же поняла, что это сигнал беды. И когда райкомовская легковушка подъехала к огню, Ксения Филипповна первая выскочила на поле и стала сбивать своей кофтой быстро разгорающееся на ветру пламя.
И еще она успела приказать шоферу ехать в Бахмачеевскую, поднимать людей. Она заставила уехать и инструктора облисполкома, пожилую женщину, чтобы та побыстрее сообщила в район…
Сначала они боролись с пламенем вместе с секретарем райкома. Скоро подоспела подмога: пламя заметили комбайнеры на соседнем поле. И даже потом, когда приехали пожарные машины, Ксения Филипповна не прекращала битвы с пожаром. С несколькими смельчаками она отвоевала у начавшей слабеть стены огня кусок в несколько метров. Их поддерживали с флангов пожарные с брандспойтами в руках. И вдруг в одном из рукавов не стало воды. Огонь с новой силой захлестнул землю, и люди потеряли Ксению Филипповну в клубах дыма…
Она была еще жива, когда приехала «Скорая помощь»… Она живая уехала в белом фургоне. И Нассонов, говорят, умолял, просил, требовал от хирурга, чтобы тот спас ей жизнь. Что мог сказать хирург? Он сказал, что сделает все возможное. Прямо отсюда, по рации, хирург связался с районом, чтобы из области вызвали санитарный самолет с лучшими врачами…
Люди покидали пожарище при свете автомобильных фар. Ни одной искорки, ни одного тлеющего уголька не осталось на опаленной, раненой ниве. Напоследок мне пришлось успокаивать расплакавшегося Славку Крайнова. Он тоже приехал на пожар… Нервы парнишки не выдержали, и он, уткнувшись лицом в землю, плакал навзрыд, вспоминая все время тетю Ксюшу… Я попросил майора Мягкенького, уезжающего самым последним, подвезти мальчика домой.
Мы сели со Славкой на заднее сиденье. Я накинул ему на плечи Борькин пиджак, вернее, то, что от него осталось, и пацан кое-как успокоился. Около своего дома он вдруг сказал:
— Дмитрий Александрович, Ганс пропал.
Я даже сначала не сообразил, какой Ганс.
— Отыщется, — успокоил я его.
— Нет, не отыщется, волки его разодрали… — вздохнул мальчик. — Я его курточку нашел в камышах. Вся в крови…
Я подумал: что Ганс, когда случилось гораздо более страшное? Ксения Филипповна. Вот за кого болело сердце, и было пусто и жутко на душе.
Но мальчишка продолжал говорить:
— Никак волки задрали. Баба Вера еще сказывала, что она видела рано утром, когда исчез Маркиз, вблизи от хутора Крученого конь пробегал. А за ним, она думала, бежали собаки…
Я долго не мог понять, к чему Славка все это рассказывает. Но когда он вылез из машины, а мы поехали дальше, в черноте степной ночи, в моей голове связалось в единый клубок все, что я знал и слышал о том, что случилось с Маркизом.
Ганс, лошадиная кровь на ракитнике, волки… Волки! Те, что погубили обезьянку, могли погубить и жеребца…
Это скорее всего и произошло так. Под утро, перед самым рассветом, Маркиз с оборванной оброткой бродил по двору бабы Насти. Что его испугало, не знаю, может быть, волки, подобравшиеся к станице. Хата Самсоновой стояла на самой околице. Маркиз в страхе перемахнул невысокую ограду, как это делал не раз по воле наездника, беря препятствие. Они его гнали и гнали все дальше, по степи… И когда жеребец почуял за спиной страх смерти, он понял, что его спасение в белых хатах, окруженных деревьями, от которых веяло людьми и всем, что их окружает. Он, видимо, хотел спастись в Крученом, но преследователи преградили ему дорогу… На берегу речушки, в зарослях ракитника, Маркиз дал первый бой. Но волки заставили его повернуть от человеческого жилья и травили, травили до тех пор, пока не повалили на землю…
Несчастный Ганс. Он, наверное, утром нашел обротку и притащил домой, к Арефе, как таскал когда-то патроны из немецкого окопчика…
Впоследствии мое предположение подтвердилось. А тогда, в машине начальника райотдела, мне было стыдно за свое недоверие к Арефе, за свои сомнения и подозрительность…
Мягкенький спросил:
— Тебе передали, что послезавтра к генералу?
— Передали…
Голос майора потеплел:
— Не бойся, не ругать вызвали. Приказ по облуправлению. Благодарность и именные часы. За мужество и отвагу при обезоруживании пьяного хулигана. Даю тебе три дня: день на дорогу, день в области и день на обратный путь…
До меня не сразу дошло сообщение Мягкенького. Потом я вспомнил. Бедный Герасимов! Лучше бы ты никогда не брался за ружье. Лучше бы ты был жив. Пусть будут живы все, кому надо жить…
— Куда тебя подвезти? — спросил майор.
Ехать домой, в хату Ксении Филипповны?.. У меня сжалось сердце.
— С вами, в район, — сказал я. — Если разрешите, товарищ майор.
…Дежурная нянечка бежала за мной по ослепительно чистому, тихому коридору больницы, чуть не плача, уговаривала покинуть помещение. Завернув за угол, мы столкнулись с высоким молодым мужчиной в белом халате. Увидев меня, он остановился. Я тоже встал. По тому, как нянечка что-то лепетала в оправдание, я понял — мне нужен именно этот человек.
— Как Ракитина? — выпалил я, чувствуя, что меня сейчас выпроводят и надо успеть узнать главное.
Доктор покачал головой:
— Ну-ну. В таком виде даже в котельную заходить не рекомендуется, — строго сказал он. — Сейчас же покиньте больницу.
— Как Ракитина? — повторил я.
— Мы постараемся…
Я вышел во двор. Светились бесчисленные звезды, и я подумал: завтра снова будет утро. Теплое утро с запахом полыни и чебреца. И не может того быть, что не будет жить та, кому надо жить.
Юрий Пересунько
В НОЧЬ НА ДВАДЦАТОЕ
Повесть
I
В полупустом гараже было тепло и уютно. Вдоль стен сухо потрескивали отопительные батареи, маслянисто поблескивали лампочки под потолком. И даже не верилось, что за порогом метет поземка, а столбик термометра давным-давно упал за ярко-красную отметку —50. Рабочий день уже кончился, и гулкую тишину гаража нарушал только Колька Митрохин, который все еще возился под «газоном», подтягивая разносившиеся рессоры.
