Густав Эмар - Перст Божий
— Да, я знаю дорогая Санта! Но знаю также и то, что молодость — весна жизни, время счастья, и что губы семнадцатилетней девушки должны раскрываться лишь для сладких звуков любви. Что нам за дело до ненависти, заговоров и разных несчастий?! Нам все улыбается, все радует нас и манит к счастью! Цветы благоухают только для нас! Для нас дует легкий ветерок сквозь деревья, сияет солнце на синем небе; для нас поют птички и светит луна на небесном звездном своде; и, ветерок, и солнце, и луна, и звезды, — все нашептывает нам на своем таинственном наречии эти четыре слова, решающие жизнь и счастье женщины: «люби и будь любима». А вы создаете себе химеры и мучаетесь, между тем счастье совсем близко от вас.
— Лолья, я вам приказываю замолчать!
— Хорошо, я буду молчать, нинья, если хотите, но это не помешает дону Торрибио позабыть, чем он рискует ради любви к вам. Он окружен врагами и страшными опасностями, но ему все нипочем, лишь бы увидеть вас на одно мгновение и сказать вам слово, которое, может быть, еще раз спасет вас.
— Ну? — проговорила она в волнении.
— Как! Вы не понимаете, в какой опасности находится этот человек ради вас? Не чувствуете, что его сердце принадлежит вам, что он любит вас?!
— Ах!.. Ты ошибаешься; он просто добр, он интересуется мной, так как видит, что я страдаю…
— О! Если бы это было возможно!
— Если хочешь ты говорить правду, Лолья: я знаю, что он любит меня, он сам сказал мне об этом. Но я боялась поверить такому счастью. Теперь же, я его чувствую, вот тут! — добавила Санта, приложив руку к сердцу, учащенные биения которого приподнимали ее грудь.
— А вы?
— Я горжусь, я счастлива!
— И только? — улыбнулась метиска.
— Ты хочешь, чтобы я сказала тебе? — проговорила донья Санта, сильно покраснев.
— Хочу, да, дорогая Санта!
— Ну, так знай же правду, зачем я буду скрывать от тебя: я тоже люблю его, я отдала бы жизнь мою за него.
Она заплакала; потом слезы перешли в сдержанные рыдания.
— Зачем плакать, бесценная Санта? — утешала ее Лолья Нера, осыпая нежными ласками, на которые способны одни женщины. — Ведь этой любви улыбаются сами ангелы! Когда вы почувствовали, что любите дона Торрибио?
— Я сама не знаю, мне кажется, что я всегда любила его. Когда я увидела его в первый раз на палубе корабля, такого гордого, спокойного, несмотря на ураган и бурю, ободряющего всех несчастных, столпившихся около него, я мгновенно узнала его; мое сердце переполнилось, по всему моему существу пробежала неведомая дрожь, и какой-то тайный голос сказал мне на ухо: «Это он!» Наши взгляды встретились. Я почувствовала, как от его взгляда точно что-то вспыхнуло в моем сердце, с той минуты и поняла, что принадлежу ему всецело, что он властелин мой и что только от него зависит мое счастье.
— А он, госпожа? — спросила Лолья спокойным тоном.
— Он не сказал мне ни одного слова, даже не сделал намека, хотя, мне кажется, сразу догадался о моей любви. Я чувствую, что он любит меня так же, как и я его; настоящая страсть не ошибается; у нее является своего рода предвидение: все понимается, все угадывается, когда любишь.
— Что может быть выше вашего счастья: любить и быть любимой?! Вы не можете жить один без другого, а вы не решаетесь… Ведь надо же предпринять что-либо относительно дона Торрибио? Вы отказываетесь от свидания с ним?
— Ах! Что мне делать! Лукас Мендес приказал, ты сама знаешь, почему, не…
— Извините, нинья, но теперь нечего думать ни о Лукасе Мендесе, ни об осторожности… Думайте о своей любви!
— Увы! — тихо проговорила девушка.
— Когда любишь, то не рассуждаешь, а действуешь. Войдите в его ужасное положение; подумайте, чему он подвергается ради того, чтобы увидеть вас и переговорить с вами, а вы еще колеблетесь!
— Ты, моя милая, очень интересуешься им, как я вижу.
— Еще бы, ведь он любит вас, а ваше равнодушие может довести его до отчаяния. Если вы не согласитесь на свидание с ним, то можете натолкнуть его на какой-нибудь роковой шаг и сами будете потом раскаиваться, так как вы одна будете виноваты.
— Ты неумолима!
— Что же вас останавливает?
— Невозможность.
— Невозможность чего, нинья?
— Этого свидания, точно ты не понимаешь!
— Я ничего не понимаю, нинья.
— Разве ты не знаешь, что я, так сказать, пленница в этом и доме, что я не смею выходить, не приняв всевозможные f предосторожности, и то только в церковь?
— Ну, так что же?
— Как, ты хочешь, чтобы я нарушила честное слово, и приняла бы дона Торрибио здесь, у себя?! Во первых, моя репутация будет потеряна, а главное, его могут узнать, а тогда мы оба погибли.
— Да я вовсе и не говорю, чтобы вы позволили ему придти сюда; но ведь вы ходите в церковь де-Мерсед, к шестичасовой обедне?
— Ты сама знаешь, что хожу, раз ты меня сопровождаешь туда каждый день.
— Ну, так слушайте. В такой ранний час почти все спят еще, не исключая и вашего опекуна, который будет себе спокойно почивать у себя во дворце; и нас никто не узнает, тем более, что мы, по обыкновению, укутаемся с головы до ног.
— Ну?
— Завтра вы пойдете к обедне, в шесть часов утра?
— Конечно, как всегда!
— Так хотите, я вам дам совет?
— Давай голубчик; если он хорош, я исполню его.
— Отлично; вот что я сделала бы на вашем месте: завтра я пошла бы к обедне, прослушала бы ее с усердием; по окончании же ее, вместо того чтобы выйти из церкви, вошла бы в исповедальню, да вот, например, хоть в ту, которая рядом с Богоматерью.
— Отчего же непременно в исповедальню, и именно в эту, а не в другую?
— Если вы еще не поняли, сеньорита, бесполезно и объяснять вам! — ответила девушка с насмешливой улыбкой.
Наступило короткое молчание, донья Санта покраснела как пион; по ее учащенному дыханию видно было, что в ней происходила сильная борьба.
— Ты демон, Лолья! — проговорила она наконец.
— Демон, который вас любит, дорогая нинья, и желает вам счастья.
Пробило полночь. Девушки расстались на ночь. Десять минут спустя Лолья Нера спала крепким сном; что же касается доньи Санты, то она, помолившись Богу, долго ворочалась с бока на бок и только к двум часам утра сомкнула глаза от усталости, с именем дона Торрибио на устах.
На следующий день все произошло так, как говорила Лолья Нера.
Прослушавши обедню, девушка, дрожа от страха, проскользнула в исповедальню, дверь которой камеристка открыла перед ней.
Через полчаса она вышла оттуда счастливая и улыбающаяся; ей удалось увидеться с своим возлюбленным и, несмотря на толстую стену, разделявшую их, они обменялись несколькими словами, столь дорогими для любящих сердец.
