Сергей Алексеев - Слово
— Совести у вас нет, а еще орден нацепили! Дадите вы покою нашей семье или нет? Что вы нас преследуете, что вы стучите ходите? Господи! За что же наказание такое?..
— Катя, успокойся, не вмешивайся, — пробовал унять ее Жиляков. — Ты многое не понимаешь…
— Я все понимаю, все! — не отступала сестра. — Сначала работы лишили, теперь вот посадят. Но за что? За то, что ты сорок лет учил детей?
Сестру Жилякова пришлось вывести за дверь, сам Жиляков сел на предложенный табурет и неторопливо расстегнул форменный сюртук. Гудошников пошевелился, стукнув протезом, однако бывший учитель словно не замечал его. Это подстегивало Никиту, и он решил сразу приступить к делу.
— Что вы отворачиваетесь? Не узнаете? — прищурившись, спросил он.
Муханов покосился на Гудошникова и, неожиданно подмигнув ему, принялся расспрашивать Жилякова о пустяках — где он живет, какая семья, есть ли деньги, продукты, — короче, обо всем, только не о рукописи. Жиляков отвечал сухо, но обстоятельно и ни на что не жаловался. Жил он с сестрой, жена давно умерла, а сын куда-то пропал еще в восемнадцатом, и до сих пор ни слуху ни духу. Сразу же после революции Жилякова выселили из квартиры, но потом две комнаты вернули и взяли на работу в школу, как и прежде, учителем словесности. А нынче весной, когда закрывали монастырь, он схватился с уполномоченным товарищем из Питера, назвал его варваром и диким кочевником. Уполномоченный сказал, что он вовсе не кочевник, а представитель эпохи пролетарской культуры в России и что Жилякову с его старорежимными взглядами не место в новой пролетарской системе образования. Теперь Жиляков безработный.
Гудошников ерзал на лавке и ждал момента, когда можно вставить слово. Бывший учитель по-прежнему его не замечал, и это уже вовсе бесило. Тем временем Муханов так разговорился, что Никита начал чувствовать себя лишним в этой компании. Начальник ЧК свернул на свою любимую тему о детском доме, о беспризорниках, и, что странно, Жиляков поддерживал его, участливо поддакивал и совершенно не походил на того холодного сноба, который разговаривал с Гудошниковым в подсобке школы. И тут стало понятно, что Муханову не до таинственной рукописи. Ему нужен организатор приюта и укротитель детской беспризорности, и теперь он примерял бывшего учителя на эту роль. С одной стороны, Гудошников обрадовался — ему развязывали руки, обещал же Муханову помочь с детским домом, но с другой стороны — насторожился. Муханов слишком увлекся своими заботами и забыл, зачем вызывал Жилякова. Послушав еще несколько минут их беседу, Никита не вытерпел.
— Ну, хватит, поговорили! — отрубил он и шагнул к столу. — Ты, Сергей, потом с ним разберешься… Так, где рукопись, которую вы видели у Христолюбова?
Жиляков перевел взгляд на Гудошникова, осмотрел его и вдруг спросил:
— Это вы вчера устроили шествие детей по городу? Занятно…
— Да, это я, — отчеканил Никита. — Куда исчезла рукопись после смерти Христолюбова?
— Я не намерен отвечать вам, — спокойно произнес Жиляков. — Послушайте, я еще понимаю вашу заботу о беспризорных детях. Будущая рабочая сила… Но зачем революции феодальная культура? У вас есть Маркс, и религиозные сочинения вам ни к чему.
— Что вы его мучаете, изверги! — крикнула за дверью сестра Жилякова. — Сейчас же оставьте моего брата!
— Катя, перестань! — Жиляков смутился. — Никто меня не мучает. Иди домой!
— Да, у нас есть теория Маркса, есть Ленин! — вспыхнул Гудошников. — Но у России есть еще и история! Есть народная культура, которую революция не отвергает.
— Как же вас понимать? — Голос Жилякова зазвенел. — Вы говорите одно, а вот ваш товарищ Разулевич — совершенно обратное. Вы, мягко говоря, вначале весьма небрежно отнеслись к памятникам истории и литературы, а теперь пытаетесь их найти и сохранить, устраиваете в городе демонстрацию с книгами… Где же ваша революционная последовательность, о которой пишет Ленин?
— Ленин выступает против пролеткульта. И если вы интересуетесь Лениным, то должны были читать, — отпарировал Никита.
— О, да вы сами у себя еще разобраться не можете, — Жиляков покачал головой, нахмурился. — Оркестр без дирижера… Что же вы тогда хотите от меня? Я и вовсе в заблуждении! Я не знаю, кому из вас верить, чему верить?
— Андрюша! Скажи ты им, скажи, ответь, о чем они спрашивают! — снова закричала сестра. — Ты их не переспоришь! Прав тот, у кого больше прав!
На сей раз Жиляков, видимо, увлеченный спором, не обратил на нее внимания, даже к двери не повернулся.
— А кому бы вам хотелось верить? — с интересом вмешался Муханов.
— Нынче все разумные люди верят в силу, — неуверенно, после паузы проговорил Жиляков — То есть в слово, подкрепленное делом, действием… Уполномоченный — человек сильный, ему приходится верить… Но я не привык верить в силу, я больше верю слову — беда русской интеллигенции… Ну, хорошо, Разулевич добился, чтобы меня уволили со службы, а вы что сделаете со мной? Что еще можно сделать? Выгнать из квартиры? Посадить в тюрьму? Не давать дышать воздухом?
— В вас сейчас говорит обида, — отмахнулся Гудошников. — Вы — русский интеллигент, и не знаете чему верить?
— Я всегда знал… Но теперь…
— Крону вы верили?
— Артуру Карловичу — да, верил и верю. — Жиляков поднял взгляд от пола: глаза светились. — Это святой человек. Таких людей немного, они — совесть нации.
— Ваш святой человек бежал во Францию, — словно между прочим заметил Гудошников.
Брови учителя на мгновение взметнулись, выгнулись, но тут же расправились, и лицо вновь обрело покой.
— Перестаньте, — возмутился он. — Это провокация. Крон при любой власти не оставит России, при любой. Это истинный патриот, нам у него всю жизнь учиться нужно.
Никита не ожидал такой реакции. Почему-то казалось, что Жиляков знает, где сейчас Крон, и тогда знал, во время разговора в подсобке школы.
— Вот его письмо профессору Гуляеву, — Гудошников припечатал конверт к столу. — Читайте!
Жиляков достал пенсне с одним стеклом и стал читать. Гудошников не отрывал взгляда от его лица. Вскоре старчески бледная кожа на лбу и щеках медленно начала розоветь. Бывший учитель отложил письмо и, ссутулившись, замер. Никита убрал конверт и встал рядом с Мухановым.
— Почему он уехал? — вслух спросил Жиляков и откашлялся. — Ведь он так любил Россию… Не понимаю.
— Плохо любил, если уехал, — громко сказал Муханов и заскрипел кожанкой. — Вы-то остались.
Бывший учитель взглянул на начальника ЧК и перевел взор на маятник часов. Долго следил за ним, покусывая губу, затем отрицательно мотнул головой:
